Так как экзекутор продолжал пребывать в состоянии столбняка, то смог лишь распахнуть рот, а большего не осилил.

— Фамилия? В глаза смотреть! Я все знаю!

Нет, положительно, в моем роду, кроме прадедушки-жулика, имелся кто-то из противоположной команды. Противно было заниматься всем этим, но иного выхода я не видел.

— Бывший начальник вносил изменения в Отчет?

— Один раз… — простонал экзекутор.

— По просьбе Сержа Кучки? Любовница?

— Да…

— Она вернулась?

Экзекутор утвердительно кивнул. Я продолжил допрос. Нужно было узнать самое главное.

— Как внести изменение в Отчет? Отвечайте! Как это сделать?

Экзекутор начал сползать по стене. Я подхватил его за лацканы.

— Отвечайте, как это делается? Ну, я прошу вас! Ну, говорите же!.. Вычеркнуть? Вписать другой текст? Говорите, я вам премию повышу! — в отчаянии закричал я.

— И оклад, — внезапно произнес умирающий экзекутор, открывая глаза.

— И оклад, и оклад, говорите!..

— Орденок мне зажали… — пожаловался экзекутор слабым голосом. Надо отдать должное, он не терялся в трудную минуту.

— Фу ты, господи… Орден обещать не могу, но…

— Я согласен на медаль, — быстро сказал вымогатель. Я оглянулся в поисках тяжелого предмета. Экзекутор понял, что дальше давить не стоит, и сдался.

— Нужно уничтожить текст вместе с бумагой. Сжечь, например… Помните, вы мне обещали премию, оклад и медаль!

— Пошли, — скомандовал я, помогая экзекутору подняться. — Проведете меня в хранилище.

Экзекутор отрицательно покачал головой.

— Необходимо письменное разрешение из Центра, подписанное лично Сержем Кучкой.

— Разрешение? Сейчас будет вам разрешение… Уинстон! Будьте любезны!

Бармен возник посреди комнаты и вытянулся по стойке «смирно».

— Вот этому товарищу требуется особое разрешение. Организуйте, пожалуйста…

Бармен со скверной улыбкой вытащил револьвер. Экзекутор отнюдь не испугался, но ошибку признал живым манером.

— Не у всякого жена Марья — кому бог даст, — философски заметил он почему-то.

Я подумал, что более подходящей к случаю была бы поговорка: «Сами кобели, да еще собак завели», но промолчал. Что подумал бармен Уинстон, осталось тайной. Может статься, он произнес про себя пословицу, имеющую хождение исключительно в кругах мафии и не знакомую широкой общественности. Последнее легко объяснимо, ибо Владимир Иванович Даль совершенно не занимался мафиозным фольклором за неимением такового. Эта работа предстоит новым поколениям пытливых исследователей.

После аргумента, предъявленного моим секретарем, других разрешений не потребовалось.

Скорым шагом мы двигались по коридорам Управления. Пустынны были коридоры, никто не попадался нам навстречу — разбежались сотрудники по кабинетам, дело делали. Дубовые панели, бархат вишневый на окнах, на дверях номера. Паркет. Часовые встречались не часто, метров через тридцать. Короткий взмаах руки экзекутора, каблуки щелкают, и — дальше.

Кое-где по стенам висели портреты. Лица были спокойны, усталы и как бы одного возраста — времени принятия зрелых решений. На одном из портретов я с удивлением узнал Василия Панкреатидова. Дважды лауреат из ряда не торчал. Тот же галстук покойных тонов, зрелость персоны плюс умеренная интеллигентская грустинка.

— Трилогия «Орденоносец», — на ходу прокомментировал экзекутор. — Особо рекомендована отделом по распределению искусств. Любимый писатель народа и правительства. Прикажете снять?

— Пусть висит, — разрешил я. — Землянин, правда…

— Мы против разделения по планетному признаку. Хороший землянин делу не помеха.

Продемонстрировав таким образом новому начальству свою морально-политическую устойчивость, экзекутор окончательно успокоился. Мы миновали еще пару постов, спустились на лифте на нижний уровень и двинулись по узкому бетонному туннелю. Приближалось Хранилище.

Паркетом тут, как говорится, и не пахло. В принципе, я ничего не имею против бетона. Это надежный и в общем-то невинный стройматериал. Во всяком случае никаких специфических эмоций он у меня не вызывал. Раньше. Но не сейчас, во время нашего похода к сердцу Хранилища. Эти тускло-серые стены, ледяная геометрия углов и поворотов, вой вентиляции, безжизненный свет, подходящий более для морга, нежели для почтенного государственного учреждения… А железные решетчатые двери с электрозамками, с лязгом и жужжанием уходящие в глубь стен! Бетон, бетон… В тюрьме я не бывал (и надеюсь попасть туда нескоро), по уверен, что обстановка там похожая.

Туннель круто подымался, сворачивал, внезапно шел кругом, спускался ниже и вновь уходил вверх. Лязгали двери. Экзекутор ступал размеренно, с привычным равнодушием завсегдатая. Уинстон как-то сжался и впал в минер. Должно быть, в его закононепослушной душе роем вились воспоминания о кипучей исправительно-трудовой молодости. Обо мне и говорить нечего. Я был сыт по горло экзотикой планеты Большие Глухари и охотно бы воздержался от дальнейшего знакомства с ее достопримечательностями. Но ничего, оттерпимся, и мы люди будем, — как сказал бы экзекутор — любитель поговорок.

Туннель уперся в стальную дверь. Экзекутор набрал код, с натугой провернул массивное металлическое кольцо и отступил в сторону.

— Дальше только вам.

Многотонная стена беззвучно отъехала и, едва я вошел внутрь, плавно стала па место. Еще одно небольшое помещение наподобие тамбура, в углу вход. Дверь отворяется одним рывком — и вот она, цель моего прихода сюда.

Передо мной был Отчет.

Он находился в конторке, старомодном высоком столике, сработанном из цельного дерева, — добротно, по-старому, с затейливой резьбой, пущенной по боковинам. Откинув косую столешницу, я увидел пухлый скоросшиватель весьма непрезентабельного вида, на картонной обложке проставленный чернилами год, других надписей не имелось. Рядом стоял телефон.

Отчеты за прошлые годы помещались в нижних ящиках. Наудачу я раскрыл одну из папок трехлетней давности, ворохнул тонкие папиросные листочки. Первая же попавшаяся мне запись, сделанная плотным бисерным почерком, сообщала:

«В целях дальнейшего повышения качества целлюлозы, начиная с 1 августа т. г., иву, куст боярышника, ольху и лещицу (орешник) считать пихтой. Основание: приказ начальника ЦОГЭ № 907». Подпись. Дата.

Ниже другая запись. «За систематическое невыполнение заданий по снижению потребления подвергнуть экономии следующих товарищей:…» Далее шел список фамилий, аккуратно выведенный обладателем бисерного почерка.

Я швырнул папку на пол и схватил другую. Через полчаса возле конторки валялась целая груда скоросшивателей с чернильными датами на обложках. Я лихорадочно перебирал листки. Разрозненные приказы, распоряжения, директивы, графики, списки постепенно складывались в единую картину. Бюрократический аппарат, завезенный с Земли, рос, как на дрожжах, и требовал одного: бумаги, бумаги, еще бумаги! Маховик раскручивался, жизнь менялась, и все жестче, уверенней становился тон приказов и распоряжений.

Добрались и до науки. Лаконичная запись буднично извещала об отмене с начала третьего квартала… Я тряхнул головой и перечитал еще раз. Нет, ошибки не было. С начала очередного квартала отменялось действие второго закона Ньютона. Дался им всем этот злополучный закон! Перелистнув пару страниц, я понял, что волновался зря. Всемогущий Отчет дал осечку. Действие рождало противодействие, как ни изощрялись творцы этой странной бюрократической летописи. Людям пришлось куда тяжелее… «За