категорически отвергал все обвинения. Его допрашивали, били и снова допрашивали.

Однажды ночью — шла уже пятая неделя со дня ареста — Николай услыхал на соседних нарах приглушенный шепот. Речь шла о побеге.

Очередная гестаповская провокация? А если нет? Как ему поступить? Промолчать на очередном допросе — значит, дать козырь в руки следователя, если это провокация. Сообщить о заговоре? А если действительно готовится побег? Такой задачи с двумя неизвестными Рахову решать еще не приходилось. За «иксом» и «игреком» стояли человеческие жизни, его собственная и судьба порученного ему дела.

Едва забрезжил рассвет, Рахова вызвали на допрос.

— Разрешите задать вопрос, господин следователь.

— Я вас слушаю.

— Если доведенный до крайности пытками и побоями заключенный решится бежать, что ждет его близких?

— Их расстреляют. И его тоже. А вы имеете в виду что-то конкретное?

— Ведь есть же предел человеческих возможностей. Есть та черта, за которой все становится безразличным. И тут мне пришла в голову простая мысль: ведь если я, отчаявшись в этом аду, сбегу, это совсем не будет означать, что вы правы и я действительно советский разведчик. Все значительно проще: каждый человек стремится во что бы то ни стало выжить. Даю вам слово: знай я, что меня оставят в покое, я, не задумываясь, признался бы во всем, чего вы требуете. Но это было бы неправдой.

— Что ж, вы правы. Но только отчасти. Для вас лично выход есть.

— В чем же он?

— В том, господин Рахов, что мы сейчас выпьем с вами по чашке кофе, выкурим по сигарете, а потом я познакомлю вас с одним очень интересным господином.

— И я смогу увидеть жену?

— Только попрощаться. Сегодня ночью вы уезжаете отсюда. Надолго. А о жене не беспокойтесь. Кстати, все время, пока вы находились здесь, она получала приличный паек.

Поздно вечером Николай в сопровождении немецкого лейтенанта заехал домой. И той же ночью выехал в Волноваху.

Около месяца он жил на конспиративной квартире, где под руководством двух офицеров-разведчиков постигал тайны шпионского ремесла. Экзаменовал Николая сам Фаулидис. Он остался доволен знаниями курсанта. Особый восторг у матерого шпиона вызвало мастерство лейтенанта в стрельбе. В полутемном тире с двух рук Рахов точно поражал быстро мелькающие мишени. После экзаменов Николаю торжественно объявили, что он оставлен инструктором при зондеркоманде господина Фаулидиса.

Эта команда вела подрывную деятельность против наших войск, главным образом Южного и Северо-Кавказского фронтов, а в Мариуполе и в Волновахе у нее были свои курсы по подготовке разведчиков и диверсантов.

С непосредственным начальником лейтенантом Александром Кранцем у Рахова очень скоро установились почти приятельские отношения. На работе Кранц был службистом до мозга костей, и со своих курсантов он сгонял по семь потов.

Вскоре Кранц представил Рахова большой группе курсантов. Свою короткую речь он закончил так:

— Если через месяц господин инструктор доложит мне, что кто-либо из вас не может попасть из автомата в летящую ласточку, тот будет отправлен в лагерь.

На вопрос Рахова, чем вызвана такая строгость, Кранц ответил, что эта банда будет заброшена на грозненские нефтяные промыслы с особым заданием. В случае наступления германских войск русские, видимо, попытаются взорвать промыслы. И эти агенты должны будут воспрепятствовать их действиям.

Учитывая «важность» задания, Рахов ввел индивидуальные занятия с каждым курсантом снайперской группы. Самых способных стрелков он ухитрился отчислить в лагерь за «нерадивость», однако и те, что оставались в группе, к концу месяца стреляли превосходно. Вскоре их отправили на полевой аэродром.

Воспользоваться своим умением им, к большому сожалению господина Фаулидиса, не удалось. Вся эта банда диверсантов и террористов была арестована советскими чекистами сразу же после приземления.

15 июня 1942 года из Особого отдела 9-й армии к нам поступила телеграмма, в которой сообщалось, что на квартире стрелочницы станции Боровая задержаны два агента немецкой разведки. На допросе один назвался Раховым и просил сообщить о нем в Особый отдел Юго-Западного фронта.

В 9-ю армию срочно выехал лейтенант госбезопасности Балакин. Рахов рассказал, что на нашу сторону он был заброшен еще 11 июня в районе села Кунье Харьковской области в паре с агентом по кличке Петер. Им поручили разведать наличие войск по реке Дону, на участке Серафимовичи — Калач — Цимлянская.

Оказавшись среди своих, Николай очень радовался, но докладывал четко и по существу. Со слов его «друга» абверовского лейтенанта Александра Кранца ему стало известно, что 22 июня немецкое командование начинает крупное наступление на Сталинград. В связи с этим абвер забросит в тылы наших фронтов — Брянского, Юго-Западного и Южного — около двухсот агентов, окончивших Варшавскую, Брянскую, Полтавскую разведшколы и курсы в Мариуполе, Волновахе и Харькове. Заброска будет производиться главным образом по воздуху на территории Тамбовской, Саратовской, Сталинградской и Астраханской областей, а также в Ставропольский и Краснодарский края. Рахов подробно описал известных ему агентов, рассказал о методах их действий, возможных паролях и экипировке.

Балакин срочно связался с Дубровиным, и тот принял решение возвратить Николая Рахова в «команду Локкерта». Там он должен был заявить, что своего напарника ликвидировал при его попытке явиться к советскому командованию с повинной.

Благодаря данным, полученным от Рахова, чекисты Особого отдела фронта и управления НКВД Тамбовской, Саратовской и Сталинградской областей только в июле 1942 года арестовали 110 немецких агентов. Еще одна масштабная операция абвера была сорвана.