богами.
- А ты не мог бы беседовать с ними шепотом? Ты мне спать не даешь.
- Постараюсь. - А после он нажаловался Юлиану, что не смог уснуть из-за моего кашля! Я и не кашлял почти, особенно если учесть, что промок до нитки и простудился. А Юлиана страшно забавляло то, что нам приходится жить вместе.
17 апреля, Тилуфа, Ахаяхалька. 18 апреля сожгли заброшенный форт. 20 апреля. Бараксмальха, через реку 7 миль до Диакиры. Храм. хлеб. соль, асфальтовые источники, оставлен, сожжен. На Озогардану, оставлена, сожжена, памятник Траяну, двухдневный привал. 22 апреля, Хормизд чуть не попал в засаду. Предостережение. Сегодня ночью появилась персидская армия.
20 апреля, подойдя к брошенной жителями деревне под названием Бараксмальха, мы, по предложению Хормизда, переправились через Евфрат. В семи милях от места переправы стоял богатый торговый город Диакира. При нашем приближении его жители бежали. К счастью, городские хранилища оказались полны хлебом, а главное - солью. Возле городской стены солдаты Невитты обнаружили и убили несколько женщин. Мне это сильно не понравилось. Не знаю, было ли об этом что-либо известно Юлиану. Он беспощадно карал любое неповиновение, но вовсе не был жесток, в отличие от Невитты и галлов, любивших кровопролитие ради него самого.
Диакиру, как и ближайший городок Озогардану, сожгли дотла. В последнем, кстати, мы обнаружили остатки помоста, сооруженного еще при Траяне, и Юлиан разбил лагерь вокруг этого исторического памятника. Здесь мы задержались на два дня, пока не погрузили на корабли зерно и соль, захваченные в Диакире. В эти дни я с Юлианом не виделся: он был занят со своими генералами.
Мне приходилось довольствоваться компанией Анатолия (его ляпсусы на поприще гофмаршальской службы всех очень забавляли), а также несравненного Фосфория и историка Аммиана Марцеллина. С последним я познакомился в твоем антиохийском доме, и он очень мне пришелся по душе. Он сказал мне, что мы встречались еще в Реймсе, где он служил в одном из легионов Урзицина, но у меня, к сожалению, об этой встрече не сохранилось никаких воспоминаний. Ты, наверное, знаешь, что Аммиан пишет историю Рима, которую хочет довести до наших дней. Храбрец! Несколько лет назад он прислал мне первые десять томов своего труда с дарственной надписью. Они оказались написанными на латыни! Не знаю, с чего ему взбрело в голову писать на этом языке - как-никак он антиохиец, насколько мне известно, из хорошей греческой семьи! Однако, оглядываясь назад, я припоминаю, что он всегда был большим романофилом, все время проводил с офицерами-европейцами, а азиатов недолюбливал. В исторической науке он следует примеру не Геродота и Фукидида, а Ливия и Тацита, из чего можно сделать вывод, что вкус у него хромает. Недавно я получил от Аммиана письмо. Он пишет, что живет в Риме. Хотя окружающие его литераторы - жуткие сухари и спесивцы, он преисполнен решимости завершить труд своей жизни. Мне остается только пожелать ему удачи. Я пробежал его труд лишь вскользь, но мне показалось, что он неплохо владеет латынью, так что, возможно, он сделал правильный выбор. Но каков чудак, неужто он не понимает, как это старомодно - быть римским историком! От него я узнал, что вы поддерживаете регулярную переписку. Так что полагаю, когда настанет время публиковать записки, вам с Аммианом надлежит объединить усилия.
Ночью 22 апреля Хормизд хотел было пойти в разведку, но чуть не попал в засаду к персам. Никто не знает, как им стало известно, когда он покинет лагерь, но это факт. Спасло Хормизда только то, что в тех местах река из-за дождей оказалась очень глубокой и противнику не удалось перейти ее вброд.
'Предостережение'. Не знаю, что имел в виду Юлиан. Возможно, в последний момент Хормизда предупредил о засаде наш лазутчик, а может быть, кто-то предостерег Юлиана о том, что на него самого готовится покушение.
'Сегодня вечером появилась персидская армия'. На следующее утро (23 апреля) мы наконец увидели противника. Несколько тысяч конников и лучников выстроились в миле от нашего лагеря. В лучах восходящего солнца их доспехи сверкали так, что глазам было больно. Командовал этими воинами великий визирь - второй человек в персидском государстве после царя, нечто среднее между нашими цезарем и преторианским префектом. Неподалеку гарцевала орда сарацинов ассанатов - племени, славящегося своей жестокостью.
Во втором часу пополудни Юлиан начал бой. После сложного маневрирования он вывел свою пехоту на позицию в нескольких шагах от персидских лучников и, прежде чем те успели натянуть луки, приказал атаковать бегом. Этот маневр настолько сбил с толку персов, что наши пехотинцы уничтожили их, не понеся потерь, - благодаря сомкнутым щитам вражеские стрелы не смогли причинить им вреда. Персы рассеялись и бежали, поле битвы осталось за нами.
Юлиана эта победа привела в неописуемый восторг.
- Теперь наши солдаты поймут: персы - такие же люди, как и мы! - Это был настоящий бог войны. На разрумянившемся лице сверкали возбужденные глаза, пурпурный плащ забрызган кровью врага. - Идем! - крикнул он Максиму и философам, появившимся на поле битвы, там, где только что был передовой рубеж. - Посмотрим стены Мацепракты!
Мы не поняли, о чем он, но Юлиан повел нас к брошенной деревне недалеко от поля битвы. Здесь мы наткнулись на остатки древней стены. Юлиан заглянул в книгу.
- Это, - сказал он, - развалины древней ассирийской стены. Ее видел еще Ксенофонт, проходя здесь 764 года назад. - Сияя от счастья, наш победоносный полководец карабкался по камням, во весь голос читая отрывки из 'Анабасиса'. Мы послушно разглядывали стену, которая и в столь отдаленные времена была руиной, но мы еще не остыли после боя, и заниматься осмотром достопримечательностей никому не хотелось. В конце концов Юлиан отвел нас обратно к Евфрату.
На краю лагеря столпился гвардейский легион. Солдаты окружили камень, на котором стоял трибун - мускулистый высокий блондин - и произносил страстную речь:
- …Так вы боитесь персов! Вы говорите, они не люди, подобные нам, а демоны! Не отнекивайтесь, я сам слышал. Именно об этом вы шепчетесь по ночам, подобно детям, которые боятся темноты!
Мощный голос трибуна гремел, на лице - румянец во всю щеку, а глаза, конечно же, голубые. Какими еще им быть? Мы, темноглазые, давно уже уступили главенство в мире тем, у кого глаза походят на зимний лед. В его речи проскальзывал германский акцент:
- Но вот вы увидели этих демонов вблизи и побили их. И как они - неужто такие страшные? такие огромные? такие злые?
В толпе пробежал легкий шумок: нет, персы - вполне обычные люди. Трибун отлично владел искусством демагогии. Я бросил взгляд на Юлиана: закрыв лицо плащом, чтобы его не заметили раньше времени, он внимательно и с большим интересом следил за речью офицера - ни дать ни взять актер или ритор, следящий за выступлением соперника.
- Нет, они такие же, как мы, а кое в чем и поплоше. Глядите! - По знаку трибуна один из офицеров выступил вперед. Сначала нам показалось, что он держит в руках ворох тряпок, но это был убитый перс. Офицер бросил труп своему трибуну, тот его легко поймал. На этот раз пронесся изумленный вздох - надо же, эти два силача играли человеческим телом, как куклой!
Взяв труп одной рукой за шею, трибун поднял его над головой. Мертвый перс оказался тщедушным человечком, с тонкими черными усиками и яростно оскаленными зубами. Доспехи с него уже успели снять, и его наготу прикрывала только испачканная кровью туника.
- Глядите! Вот он, персидский дьявол! Неужели вы боялись вот этого? - Свободной рукой трибун сорвал с перса тунику, и все увидели щуплое, почти мальчишеское тело. Посередине груди, там, где его поразило
