непонятное сознанию: неясные мысли и замаскированные сомнения, и только редко встречались просветы». Каждая строчка, которую он писал, была для него мучением, а неделю спустя он заявил, что его сопротивление писанию действительно является патологическим; однако вскоре он открыл, что его поводом было воспрепятствовать переписке с Флиссом. Затем следует мучительный отрывок, ранее процитированный нами из его письма от 7 июля, где он говорит о сопротивлениях в глубочайших глубинах его невроза, в который некоторым образом вовлечен Флисс. Однако, добавляет он более бодрым тоном, нечто стоит на грани возникновения. «Мне кажется, я в какой-то куколке, и одному небу известно, что за создание оттуда вылетит».

Вскоре после этого Фрейд присоединился к своей семье в Аусзее и в письме от 14 августа пишет о своем самоанализе, который, по его словам, идет «как никогда трудно». «Но его следует довести до конца; и, более того, он составляет необходимое дополнение к моей (терапевтической) работе». Часть его истерии уже исчезла. Он ясно осознавал, что его собственные сопротивления препятствовали ему в этой работе.

В письмах от 3, 4 и 15 октября Фрейд сообщает детали прогресса своего анализа. Он уже осознал, что его отец был невиновен и что он перенес на него собственные мысли. К нему возвратились воспоминания сексуальных желаний по отношению к матери, порожденные тем случаем, когда он видел ее обнаженной. У нас есть отчет о его детской ревности и ссорах и повторно сделанные открытия относительно его старой няньки, которой он приписывает большинство своих затруднений; вновь обретенное воспоминание о том, как она мыла его в красной воде, в которой до этого вымылась сама, является особенно убеждающей деталью. В последнем из этих писем Фрейд рассказывает о том, как он расспрашивал мать о своем раннем детстве. Таким путем он получил объективное подтверждение истинности своих аналитических находок, а также, например, некоторые сведения относительно своей няньки, которые прояснили существовавшую в его голове путаницу. Фрейд заметил, что его самоанализ обещает дать ему неоценимый материал, если он будет завершен до конца. Фрейд уже открыл в себе страсть к матери и ревность к отцу; он был уверен, что это общечеловеческая характерная черта и что посредством нее можно понять могущественное воздействие легенды об Эдипе. Он даже добавил к этому соответствующую интерпретацию трагедии Гамлета.

Преодоление своих собственных сопротивлений дало Фрейду намного более ясное представление относительно сопротивлений его пациентов, и теперь он мог гораздо лучше понимать изменения в их настроении. «Я нахожу здесь все, что я наблюдал у своих пациентов: есть дни, когда я брожу подавленный, потому что ничего не понял из сновидений, фантазий или настроений дня, и есть другие дни, когда вспышка молнии вносит связь в картину, и то, что было прежде, раскрывается как приготовление к настоящему».

Естественно, что самоанализ Фрейда не решил сразу все проблемы. В его последующих письмах встречаются описания вариаций в его прогрессе: оптимизм чередуется с пессимизмом, обострением симптомов и тому подобным. В последующий год или два сам его невроз и соответствующая зависимость от Флисса, по-видимому, были еще более интенсивными или более явными, но решимость Фрейда биться до конца ни разу не была поколеблена, и в конечном счете он победил. В его письме от 2 марта 1899 года мы читаем, что проведенный самоанализ принес ему колоссальную пользу и что теперь он намного более нормален, чем четыре или пять лет тому назад.

Если вообще возможно говорить о каком-либо завершении психоанализа, в большей или меньшей степени, то было бы неразумно ожидать, что самоанализ Фрейда, лишенного помощи объективного аналитика, проводимый без неоценимой помощи, получаемой посредством исследования проявлений переноса, также являлся завершенным. Возможно, у нас в дальнейшем будет повод для высказывания предположения о том, как его незавершенность могла повлиять на некоторые из заключений Фрейда.

В начале этой главы указана лишь дата начала проведения Фрейдом самоанализа. Причина этого заключается в том, что, как мне сказал сам Фрейд, он никогда не прекращает себя анализировать, посвящая этой цели ежедневно перед сном полчаса. Э^го является еще одним примером его безупречной целостности.

Переписка с Флисом многое добавляет к тому, что нам известно из других источников относительно образа жизни Фрейда, его привычек и общих обстоятельств жизни в этот период. Даже тривиальные детали, упомянутые случайно, такие, например, как его посещение цирюльника, указывающее на необычную заботу Фрейда, имевшего бороду, о своей внешности; или питаемое им отвращение к некоторым блюдам, таким, как курица и цветная капуста, часто заставлявшее его есть отдельно от семьи; или появление в его доме в 1895 году телефона — все эти вещи помогают нам полнее узнать личную жизнь Фрейда.

Более просторная квартира на Берггассе, в которую Фрейд переехал в конце лета 1891 года, была недостаточно велика для быстро растущей семьи, поэтому в 1892 году Фрейд снял другую квартиру. Она находилась в цокольном этаже того же самого дома и имела дополнительный выход в небольшой, но приятный сад. В ней было три комнаты, которые использовались, соответственно, как приемная, комната для консультаций и рабочий кабинет Фрейда, так что Фрейд имел теперь возможность спокойно сосредоточиться. Такое расположение комнаты сохраняли вплоть до 1907 года.

В одном из писем Фрейд сообщает, что чаще всего его можно найти либо в комнате для консультаций, либо наверху в детской. Он, несомненно, являлся любящим отцом, и в его письмах к Флиссу можно встретить немало упоминаний о его детях. Все они выросли крепкими, здоровыми людьми, но в детстве переболели, казалось, всеми известными медицине инфекционными заболеваниями. Их болезни служили источником постоянного беспокойства, так как следует иметь в виду, что многие из таких заболеваний, как скарлатина, дифтерия, тонзиллярная ангина и тому подобные, являлись в то время намного более опасными, чем в наши дни, и правильный уход за больными был единственной доступной формой лечения.

Несмотря на другие дела, поглощавшие у Фрейда массу времени, он, как образцовый отец семейства, ставил на первое место проблемы своих родственников. Нельзя забывать и о том, что ему приходилось оказывать материальную помощь своим родителям и сестрам. Его брат Александр также оказывал посильную помощь своей семье, но иногда даже ему приходилось занимать деньги (у Флисса).

Самым любимым увлечением Фрейда являлись шахматы. У него почти не оставалось времени на свое хобби, требовавшее большой концентрации внимания, поэтому к пятидесяти годам он вообще отказался от игры в них, предпочитая использовать время более продуктивно. Иногда, когда выдавалась свободная минутка, он раскладывал пасьянс, и была одна игра в карты, которая доставляла ему истинное наслаждение. Это была старая венская игра в карты для четырех человек, называемая тарок. Он увлекся ею в 90-е годы (возможно, еще раньше); позднее это занятие приобрело форму традиции, и каждый субботний вечер благоговейно посвящался ему. Душой небольшой компании являлся профессор Кёнигштейн (офтальмолог, использовавший одним из первых в своей практике кокаин), в чьем доме регулярно и собирались игроки вплоть до смерти хозяина в 1924 году.

Фрейд редко посещал театр или оперу. Причем он ходил только на оперы Моцарта, единственное исключение делалось для «Кармен». Время от времени он также посещал общественные лекции. Так, он получил огромное удовольствие, прослушав лекцию, посвященную Марку Твену, одному из его любимых писателей.

У него было развлечение более общего социального типа. В 1895 году, когда проявляемый по отношению к нему профессиональный остракизм действовал на него удручающе, Фрейд искал близкую себе по духу мужскую компанию. Он нашел такую компанию в еврейском клубе, называвшемся «Бнай Брит», членом которого он оставался до конца своих дней[100]. Он посещал общественные и культурные собрания клуба каждый второй вторник и время от времени сам читал там лекции.