желательно сказать несколько слов о каждом из ее членов, не столько со стороны научной деятельности, результаты которой отражены в психоаналитической литературе, а в более личном плане. Говорить о своих друзьях — задача всегда деликатная, но я постараюсь выполнить ее честно, в соответствии с теми принципами, которые я перед собой поставил при написании биографии Фрейда.
Ференци — он и его семья взяли себе это имя вместо исконной фамилии Френкель — являлся самым старшим и наиболее выдающимся членом нашей группы, который был ближе всех Фрейду. Поэтому прежде всего следует сказать о нем. О его прошлом и о том, как он пришел к Фрейду, я уже кое-что упоминал. О более мрачной стороне его жизни, на которую я намекал выше, мы знали очень мало в течение многих лет до тех пор, пока ее уже нельзя было дольше скрывать. Это предназначалось для общения с Фрейдом. Он был улыбчивым, благожелательным, вдохновляющим лидером и другом, добрым и щедрым.
Его обаяние больше распространялось на мужчин, чем на женщин. Ференци был талантливым аналитиком с замечательной способностью угадывать проявления бессознательного. Он был, главным образом, талантливым лектором и учителем.
Однако, подобно всем другим людям, у него имелись и свои недостатки. Очевидной для нас слабостью Ференци являлось отсутствие у него способности к критическому суждению. Он имел обыкновение выдвигать легковесные, обычно идеалистические схемы, мало задумываясь об их осуществлении, но, когда коллеги спускали его с небес на землю, он воспринимал это добродушно. Две другие черты его характера, о которых мы тогда очень мало знали, являлись, возможно, взаимосвязанными. Он испытывал ненасытную потребность в любви окружающих, и, когда, много лет спустя, неизбежно потерпел в этом крах, не выдержал напряжения. Возможно, как прикрытие этого чрезмерного стремления к взаимной любви, он развил в себе в определенной степени жесткую манеру поведения, переходящую порой во властное или даже деспотическое отношение к другим. Это стало очевидным в последующие годы.
Ференци с его открытой, детской натурой, с его личностными проблемами и парящими в небесах фантазиями очень нравился Фрейду. Во многих своих проявлениях он поступал по велению сердца. Смелое и неограниченное воображение всегда волновало Фрейда. Оно являлось существенной частью его собственной натуры, которой он редко давал полную волю, смиряя ее скептическим настроем и сбалансированным суждением, отсутствовавшим у Ференци. Тем не менее такое воображение в других людях было чем-то таким, перед чем Фрейд редко мог устоять. Должно быть, они очень приятно проводили время вдвоем, когда их никто не мог подвергнуть критике. В то же самое время отношение Фрейда к Ференци всегда являлось отцовским и ободряющим. Он очень много работал над тем, чтобы избавить Ференци от его невротических затруднений и научить правильному отношению к жизни, в чем у него никогда не было необходимости по отношению к своим сыновьям.
17 ноября 1911 года
Дорогой сын[137],
Вы просите быстрого ответа на свое эмоциональное письмо, а мне сегодня очень хочется работать, так как у меня веселое настроение по причине хороших новостей, о которых вскоре расскажу. Я отвечу коротко и не сообщу много нового. Я, конечно, знаком с Вашим «комплексом трудностей» и должен признать, что предпочитаю иметь самоуверенного друга, но, когда Вы сталкиваетесь с подобными трудностями, мне приходится обращаться с Вами как с сыном. Вашей борьбе за независимость нет надобности принимать форму альтернативы между восстанием и подчинением. Мне кажется, что Вы также страдаете от боязни комплексов, которая связана с мифологией комплексов Юнга. Человеку не следует стремиться искоренить свои комплексы, а следует прийти с ними в согласие: они законно являются тем, что направляет поведение человека в мире.
Кроме того, в научном плане у Вас имеются наилучшие возможности для независимости. Доказательством тому служат оккультные исследования, которые, возможно, содержат в себе элемент излишнего рвения. Не стыдитесь своего стремления превзойти меня и стать чем-то большим. Человек должен радоваться, когда, в качестве огромного исключения, ему удается установить с самим собой отношения без чьей-либо помощи. Вы наверняка знаете старую поговорку: «Те несчастья, которые не случились с нами, следует приписать удаче».
А теперь прощайте и успокойтесь. С отцовским приветом
Ваш Фрейд.
Абрахам, несомненно, являлся самым душевно крепким членом этой группы. Его отличали твердость, здравый смысл, проницательность и превосходный самоконтроль. В какой бы яростной или трудной ситуации он ни оказывался, он всегда сохранял непоколебимое спокойствие. Абрахам никогда не предпринимал чего-либо поспешно или испытывая сомнения; именно он и я, обычно в согласии друг с другом, привносили элемент окончательной оценки в наши решения. Он являлся — не то чтобы самым сдержанным — наименее экспансивным из нас. У него не было чего-либо похожего на искрометные и обаятельные манеры Ференци. При его описании едва ли воспользуешься словом «обаятельный». Фрейд действительно иногда говорил мне, что находит Абрахама «чересчур прусским», но тем не менее испытывал по отношению к нему величайшее уважение. Будучи интеллектуально независимым, он являлся также эмоционально необщительным и, казалось, не испытывал какой-либо потребности в особенно теплой дружбе. Ни с кем из нас он не был сколько-нибудь ближе, чем с другим.
Ранк и Захс были большими друзьями и часто успешно работали вместе. Только они из членов Комитета, не будучи профессионалами, не практиковали психоанализ (до окончания войны).
Трудность в описании Отто Ранка, чья настоящая фамилия была Розенфельд, заключается в том, что он резко изменился за годы войны. Личные испытания пробудили энергию и другие стороны его личности, о которых мы ранее никогда не подозревали. Я ограничу себя здесь рассказом о Ранке, каким он был до войны, оставляя до соответствующего времени описание перемен, произошедших в нем.
Ранк был выходцем из более низкого социального слоя, чем другие члены Комитета, и это, возможно, объясняло его заметную робость и почтительность в обращении к нам в те дни. Более вероятно, что это было связано с его несомненными невротическими наклонностями, которые позже оказались столь губительными. Он обучался в технической школе и мастерски обращался с любым инструментом. Фрейд побудил его получить университетскую степень. Я никогда не знал, как он живет, и подозревал, что Фрейд, по крайней мере частично, его поддерживал. В обычае Фрейда было делать такие вещи тихо, чтобы никто другой о них не знал. Он часто говорил нам, что если кто-либо из нас станет богатым, то его первейшей задачей будет обеспечить Ранка. Однажды он сказал мне, что в средние века такой умный мальчик, как Ранк, нашел бы себе покровителя, однако добавил: «Возможно, сделать это было бы не столь легко, ведь он такой некрасивый». Так получилось, что ни один из членов комитета не обладал внешней привлекательностью. Из Ранка вышел бы идеальный личный секретарь, в действительности он и был им для Фрейда во многих отношениях. Он всегда все делал охотно, никогда не жаловался на любую ношу, которую взваливали на его плечи, и участвовал во всевозможной работе, выполняя любые поручения. Ранк был необычайно изобретательным, высокоинтеллигентным и остроумным человеком. Он обладал особым аналитическим даром к толкованию сновидений, мифов и легенд. Его объемный труд о инцестуозных мотивах в мифах, который недостаточно знают в наши дни, является свидетельством его обширной эрудиции; абсолютно непонятно, когда он находил время читать все, что использовал. В течение многих лет Ранк имел тесный и почти ежедневный контакт с Фрейдом, но, несмотря на это, они так и не стали по- настоящему близки. Может быть, Ранк не обладал тем очарованием, которое, по всей видимости, столь много значило для Фрейда.
Ганс Захс в наименьшей степени был связан с членами комитета. Как коллега он был занятным компаньоном, самым остроумным в нашей компании, и обладал нескончаемым запасом превосходных еврейских шуток. Сферой его интересов была в основном литература. Когда нам приходилось, довольно часто, обсуждать политические аспекты управления, он всегда скучал и оставался отчужденным. Такое отношение послужило ему хорошую службу, когда он позднее эмигрировал в Америку, где мудро ограничился технической работой. Он был полностью лоялен по отношению к Фрейду, которому, однако, не нравились его приступы апатии, так что из членов Комитета он имел наименьший личный контакт с Фрейдом.
Эйтингон выделялся тем, что, единственный из психоаналитиков, обладал частными средствами,