Григорий Бурлаков уселся поудобнее, расстегнул привязные ремни и некоторое время пытался хоть что-нибудь разглядеть в черном колодце иллюминатора, от которого ощутимо тянуло холодком. Убедившись в тщетности этих попыток, он отвернулся от иллюминатора с твердым намерением вздремнуть: самолет вылетел в несусветную рань, и Григорию не удалось как следует выспаться. Он решил, что следует немедленно наверстать упущенное, тем более что соседнее кресло занимал какой-то скверно выбритый субъект в надвинутой до самых глаз кожаной кепке, а вовсе не симпатичная молодая женщина, как втайне мечтал Григорий. Субъект явно не стремился к общению: стоило шасси самолета оторваться от бетона взлетно-посадочной полосы, как он немедленно захрапел, далеко запрокинув голову и выставив острый щетинистый кадык, который, казалось, был готов в любую минуту пропороть кожу. От неприятного соседа ощутимо тянуло потом, табачным перегаром и дезодорантом «Олд спайс» в равных пропорциях, а храп его напоминал рокот работающего на холостых оборотах дизельного мотора мощностью в триста лошадиных сил.

Григорий философски пожал плечами и закрыл глаза: все эти мелкие неудобства не могли испортить настроение. Впереди ждала Москва, встречи с друзьями, долгие разговоры за полночь, обильные возлияния, а главное — Комбат, которого Григорий Бурлаков, как и большинство его товарищей по оружию, считал своим вторым отцом. «Комбат, батяня, — подумал он, засыпая, — как же я по тебе соскучился!»

Ему приснилось, что он летит в самолете, но не в пассажирском, а в военно-транспортном «Руслане».

Тусклый желтоватый свет потолочного плафона освещает знакомые лица, мягкими бликами отражаясь от вороненых автоматных стволов. Вот звенит звонок, загорается сигнальная лампа, и в хвосте самолета медленно открывается десантный люк. Комбат встает со скамейки и подходит к краю километровой пропасти, в которой ревет черный ледяной ветер...

Он проснулся от толчка в плечо.

— Садимся, — глядя в сторону, неприветливо буркнул сосед. — Велели пристегнуться.

— Мерси, — сказал Григорий, защелкивая на животе пряжку ремня. — Как там погода, не говорили?

— Ясно, — еще неприветливее ответил сосед и совсем отвернулся.

— Это хорошо, — не обращая внимания на граничившие с откровенной грубостью манеры соседа, сказал Бурлаков. — Люблю полную ясность.

— Ты извини, браток, — вдруг сказал сосед, оборачиваясь к нему и растягивая бледные губы в гримасе, которая должна была, по всей видимости, обозначать улыбку. — Я не со зла рычу, просто зубы болят. Так скрутило, что мочи нет терпеть.

— А ты бы попросил у стюардессы таблетку, — посоветовал Григорий. — Я бы рад помочь, да сроду с собой аптеку не возил. Как-то не было нужды.

— Да ладно, — махнул рукой сосед, — дотерплю, уже немного осталось. У меня анальгин в чемодане, забыл вынуть, дурак. Это я просто к тому, чтобы ты не обижался.

— Да нет проблем, — ответил Бурлаков. — С кем не бывает.

Войдя в терминал аэропорта, он сразу же потерял своего соседа из виду, ничуть не огорчившись по этому поводу: зубы там или не зубы, но этот тип Григорию не понравился.

Получив свой багаж. Бурлаков подхватил баулы и огляделся в поисках телефона-автомата: было еще очень рано, и элементарная вежливость требовала предупредить Комбата, прежде чем сваливаться как снег на голову. Борис Иванович, конечно же, не прогнал бы его и так, но Бурлаков полагал, что раз уж на свете все равно существуют телефоны, то грешно было бы ими не воспользоваться. В конце концов, у Комбата могла быть женщина, и тогда непременно вышла бы неловкость.

Размышляя подобным образом, Григорий двинулся к видневшемуся в отдалении ряду таксофонов. Добравшись до них, он с облегчением поставил баулы на пол и полез в карман за портмоне. На обычном месте, в левом внутреннем кармане куртки, портмоне не оказалось. Григорий удивленно хмыкнул и полез в правый карман. В течение минуты тщательнейшим образом исследовав один за другим все свои многочисленные карманы, он пришел к неутешительному выводу, что его портмоне бесследно исчезло вместе со всеми деньгами, паспортом и обратным билетом.

— Мать-перемать, — с невольным восхищением сказал он, — вот артист! Зубы у него, блин!

Он снова огляделся, словно и впрямь рассчитывал заметить где-нибудь поблизости своего несимпатичного, но, как оказалось, весьма предприимчивого соседа, но того, как и следовало ожидать, давным-давно и след простыл.

— Гм, — сказал Григорий и с озабоченным видом почесал за ухом. Смех смехом, но перспектива добираться до города пешком с двумя тяжеленными баулами его совсем не радовала. — Бог не фраер, — вслух сообщил он сам себе. — Нечего было смеяться над Подберезским. Москва слезам не верит.

Пошарив глазами по залу, он обнаружил указатель со стрелкой и надписью: «Милиция». Это было то, что нужно: в конце концов, ребята в форме сидели здесь как раз на случай подобных неприятностей. Снова навьючившись баулами, он двинулся на поиски представителей закона, раздираемый противоречивыми чувствами: с одной стороны, быть обворованным в самолете казалось унизительным и ужасно глупым, а с другой — его одолевал неудержимый смех — именно потому, что ситуация была до невозможности глупой, почти хрестоматийной.

Милицейская дежурка отыскалась в тупичке под лестницей, которая вела на второй этаж. Перед тем как открыть дверь, Григорий слегка поморщился: он не слишком верил в способность аэропортовских ментов оказать необходимую помощь, но делать было нечего, и он вошел.

Как и всякий законопослушный гражданин, входящий во вместилище власти, он первым делом уставился на стол и, не обнаружив за ним человека в погонах, в первый момент решил, что дежурка вообще пуста.

В следующее мгновение он заметил здоровенного, как шкаф, рябого сержанта, который, сидя на корточках, возился в углу с каким-то продолговатым свертком, показавшимся Григорию похожим на небрежно упакованный в черную полиэтиленовую пленку ковер. Сверток был в трех местах перетянут бельевым шнуром, и сержант как раз затягивал последний узел, когда в дверях возник Бурлаков.

— Где ты шляешься? — недовольно спросил сержант, не поворачивая головы. — Помоги, а то он тяжеленный, как бегемот.

Григорий пожал плечами: почему бы и нет? Его явно приняли за кого-то другого, но помочь-то не трудно... Он поставил баулы на пол и шагнул к сержанту. Тот повернул к нему тяжелое, изрытое оспинами угловатое лицо и, как показалось Бурлакову, вздрогнул.

— Извиняюсь, — сказал Бурлаков. — У меня тут вышла маленькая неприятность...

— Это к лейтенанту, — буркнул сержант и встал.

— А где лейтенант? — спросил Григорий.

— Где-то на территории, — неопределенно ответил сержант, потихоньку начиная теснить непрошеного посетителя к выходу. — Подождите его за дверью.

— Да ты пойми, командир, — принялся как можно миролюбивее втолковывать ему Бурлаков, — не могу я ждать. У меня бумажник попятили, а там и деньги, и документы... Может, этот гад еще где-то здесь. А если даже и нет, то его вычислить — раз плюнуть. Он со мной рядом в самолете сидел, можно его паспортные данные уз...

— Ты что, придурок, не понял? — нависая над ним, очень неприветливо поинтересовался сержант Шестаков. Настроение у Шестакова было отвратительным, позади него, на самом видном месте, лежал завернутый в полиэтилен труп зфэсбэшника, а этот торгаш со своими баулами имел наглость качать права. — Если ты тупой, могу повторить: заявление у тебя примет лейтенант.., если примет. Его сейчас нет, подожди за дверью.

Теперь дошло?

Бурлаков удивленно поднял брови: сегодня ему определенно везло на людей, страдающих зубной болью.

— Спокойнее, дружище, — сказал он, аккуратно отводя в сторону толстый и твердый, как сучок, палец сержанта, которым тот тыкал его в грудь для пущей убедительности. — Я тебя отлично слышал и в первый раз, а вот ты, похоже, меня не понял. Меня обворовали в самолете, и я требую, чтобы ты вынул палец из задницы и приступил к выполнению своих прямых обязанностей. Ферштейн?