– А ты чего сидишь, потаскуха?

– Тимофей Кузьмич, заходи, гостем будешь, – сказал Гиви, поднимаясь с дивана, но не быстро, а будто двигался в воде.

Кавказец оперся на край стола, не в силах оторвать взгляда от ярко освещенного, перекошенного злобой небритого лица Кузьмина. Глаза Свинарева переполняла ярость.

«Заряжено или нет?» – подумал кавказец.

– Опусти ружье, Тимофей Кузьмич. Мы плохого ничего не делали, мы и тебя, и твоих дочерей уважаем.

– Начхать мне на твое уважение!

«Курки взведены» – это кавказец видел отчетливо, причем так отчетливо, словно к куркам было приставлено увеличительное стекло.

– Ишаки горные! – отчетливо произнес Кузьмич. – Они вас трогали? – спросил он у дочерей.

– Нет, папа, что ты! Мы только музыку слушали, – дочка ответила слишком быстро, чтобы отец мог ей поверить.

– Ишак ты мусульманский! – Кузьмич плюнул прямо на стол, стоявший неподалеку от окна.

Гиви машинально схватился за деревянную ручку длинного хлебного ножа со сточенным лезвием.

– За кинжал хватаешься, твою мать?

Кузьмич нажал на курок. Грохот раздался страшный, обе бутылки разнесло вдребезги. Из самовара прямо на руку Гиви полился кипяток.

Гиви наклонил стол, пытаясь им закрыться. Самовар и тарелки полетели на пол.

Кузьмич нажал на второй курок. Вновь громыхнул выстрел. На этот раз вся дробь засела в столешнице. Торопясь, Свинарев переломил стволы, вытащил гильзы и забил два новых патрона. Кавказцы упали на пол, закрывая головы руками. Дочери с визгом выскочили в дверь.

– Страшно?

Не дожидаясь ответа, Свинарев пальнул в потолок и вновь перезарядил ружье. , Девушки бежали, не разбирая дороги, перескакивая через заборы. Они пронеслись мимо своего дома, понимая, что там спасения нет.

В одних домах свет зажигался, в других гас.

Кузьмич вышел на улицу, встал гордый собой в свете одинокого фонаря, потрясая над головой охотничьим ружьем с еще дымящимися стволами.

– Стой, бросай оружие! – услышал он грозный окрик.

Ему спьяну подумалось, что кто-то из кавказцев, вооружившись, выбрался из дому. Долго не раздумывая, Кузьмич пальнул из двух стволов по кустам сирени. Но когда в ответ прозвучал выстрел, он, пригнувшись, юркнул в тень и, перевалившись через забор, побежал огородами к своему дому. Ему показалось, что в кармане патронов недостаточно для того, чтобы отбиться от кавказцев.

По Садовой улице грохотал тяжелыми ботинками военный патруль, дежуривший у рынка.

Но злоумышленник в бескозырке уже скрылся с места преступления.

Кузьмич влетел в дом и, не зажигая свет, бросился к заветному чемоданчику. Он схватил обувную коробку с патронами, подбежал к окну, глянул на темную улицу.

– Врешь, не возьмешь! – прорычал он, распихивая патроны в карманы серых брюк и пиджака.

Патронов было много. Какие из них заряжены картечью, а какие дробью, Кузьмич не разбирал – не до этого было мужику, охваченному яростью.

– Врешь, не возьмешь! Матрос Тихоокеанского флота так легко в руки не дастся. Всех до единого положу, покрошу на капусту! – Кузьмич заводил себя.

Он сообразил, что держать оборону в доме – не дело: окон много, да и дверей двое. Не успеешь соорудить укрепления, произвести фортификационные работы, а враг уж тут как тут.

Прихватив на кухне бутылку холодной водки, Свинарев через заднюю дверь выскочил во двор, пригнувшись, ломая дружно поднявшуюся картошку, побежал к баньке, сработанной в прошлом году из новых смолистых бревен и крытой оцинкованным железом. В баньке было лишь два оконца, маленьких, как амбразуры. Кузьмич закрылся в бане, завалив дверь старым одностворчатым шкафом. Он сел на нижнюю ступеньку полка у печи и принялся смотреть в окошечко, второе прикрыл лавкой. Окошки были такие, что влезть в них могли разве что кот или крыса, а человек – никогда. Да и рамы Кузьмич сделал на совесть.

Прикладом Свинарев высадил стекло, высунул из окна стволы. Оконце смотрело на ворота, ведущие на Садовую улицу.

– Ну, держитесь! – сказал Кузьмич, увидев бегущий патруль, который принял за кавказцев, собравших подкрепление, и дважды нажал на курки с перерывом в одну секунду.

Дым стекал со стволов – голубой, едкий.

Спецназовцы, бежавшие по улице, упали на землю, принялись вызывать по рации подкрепление.

Истинные же виновники перестрелки – кавказцы – даже не рисковали высунуть нос на улицу, понимая, что они мгновенно станут крайними, – русские с русскими всегда договорятся, если рядом окажется чужак. Дочки Свинарева, заслышав выстрелы у дома, бросились к матери – они-то знали, где она. И уже через четверть часа дальняя родственница, ее муж, мать, дочки, соседи прибежали к дому Свинарева. Улица наполнилась женским воем.

От этих воплей и криков Свинарев совсем озверел. Он высовывал свою двустволку то в одну «амбразуру», то в другую и палил куда ни попадя. Иногда в ответ слышался звон. «Стекла сыплются!» – думал Свинарев.

При этом он истошно кричал:

– Врешь, не возьмешь! Матросы с крейсера «Заря» врагам не сдаются!

После двух выстрелов наступила тишина.

– Сумасшедший? – спросил один спецназовец у другого.

– Кто ж его знает? Может, просто пьяный.

Говорят, он жену свою с любовником застукал.

Свинарев сел на гладкий как стекло полок, чтобы прикурить, и вспомнил любимую песню.

В перерывах между затяжками он успевал пропеть пару строчек:

– Врагу не сдается наш гордый «Варяг», пощады никто не желает.

Ельский спецназ – не московский, с настоящими террористами дела никогда не имел. Они умели воевать, умели проводить зачистки, могли взять пьяного, но не умели уговаривать. Психологов среди них отродясь не водилось, они знали .лишь одно волшебное слово: «Сдавайсябля!» – и произносили его исключительно слитно, на одном дыхании. Кузьмич на него реагировал как положено – стрелял дуплетом.

Неожиданно для себя Свинарев обнаружил, что боеприпасы подходят к концу. В наличии оставалось три патрона. Он прекратил беспорядочную пальбу, ощупал один, протер его о штанину серых брюк, поцеловал холодноватый капсюль.

– Последний – себе, – и спрятал его поближе к сердцу, куда всегда прятал заначку, Кузьмич сдвинул бескозырку с затылка на лоб и сурово насупил брови.

– Последний парад наступает! – прохрипел он, прислонившись к бревенчатой стене.

Стреляли спецназовцы для острастки – в воздух одиночными. Это еще больше злило бывшего матроса крейсера «Заря Октября». Первый шок у спецназа прошел. Никто не хотел подставляться под дурной пьяный выстрел. Воющих женщин и соседей, которые кричали: «Кузьмич, уймись, ты же здравомыслящий мужчина!», оттеснили в конец улицы под прикрытие двух УАЗиков и военного «Урала».

Двое спецназовцев в касках и бронежилетах зашли со стороны двери и уже стояли, прижимаясь к стене бани. Один из них попробовал плечом выбить дверь, но в ответ услышал хохот.

– Врешь, не возьмешь! – и тут же громыхнул выстрел.

Один из сержантов сообразил, что можно сделать, и зашептал на ухо товарищу:

– Ты, Вася, стой, следи за дверью. Чуть что – вали прикладом в подрыльник. Я подползу к окошку, как только он снова высунет ствол, вырву ружье.

– Колян, смотри, осторожно.

– Не дурак, поберегусь, – Колян стал на четвереньки и пополз по бетонной отмостке, на совесть