Что думаю я только об одном,Ложиться спать от горя, или сноваНести свой груз, ведь каждый человекДля жизни человеческой рождён,И должен пробудиться, наблюдаяЕё страданья. Сэр, Вы б огорчились,Увидев, как у ней повисли веки,И как она глаза не поднимала,Смотря всё время мимо. Низкий голос.В её движеньях, хлопотах по дому,Спокойная небрежность появилась, —Так разум называет праздный вид.И всё-таки она опять вздыхала,Хоть не дрожала грудь её, и сердцеНе билось сильно. Молча у огняСидели мы, но я услышал вдохи —Откуда же они тогда явились.Я посох взял, поцеловал младенца,Опять увидел слёзы, и ушёл,Ей пожелав надежду с утешеньем:О, как она меня благодарила,Но вряд ли за надежду. Вновь пришёл яК ней по тропинке этой, прежде чемНа солнечном пригорке первоцветВесны начало записал в анналы.Была печальна Маргарет — от мужаИзвестий никаких. Она не знала,Он жив, иль мёртв. Она казалась мнеТакой же, только хижина еёНеряшливо смотрелась: пол был мокрый,Но и не мытый, а её очагБыл без удобства…И окна были в копоти, а книги,Что ранее стояли против нихВ достаточном количестве, теперь,Разбросанные, здесь и там лежалиС раскрытыми страницами, упавС привычных полок. А её дитяОт матери взяло привычку к горю,Вздыхая средь игрушек. Снова яСадовую калитку рассмотрел —Всё та же бедность, то же запустенье.Я видел, как тверда в саду земляС травой иссохшей, с морем сорняков:И чёрная невспаханная почваБез зимних трав. Растенья и цветы,Казалось, все изгрызены, и в землюЗатоптаны ногами. Та солома,Что обвивала ране нежный стволУ яблони младой, лежит у корня;Кору лениво овцы обглодали.И Маргарет с младенцем на руках,Увидев, как на дерево смотрю я,Сказала: «Я боюсь, оно засохнет,До возвращенья Роберта». Мы к домуВернулись вместе; может, есть надежда,Она всё вопрошала. Для него,Для маленького мальчика, а ейИ жить уже не хочется от горя.Но всё же я увидел ткацкий станНа том же месте, и на том гвоздеВисел камзол воскресный, тот же посохСтоял за дверью скромно. Но когдаЯ к ней пришёл в осеннее ненастье —Услышал, что малыш её скончался,Она теперь одна. Я помню, какМы шли по грязной тропке, может милю,Когда деревья голые сочилисьТуманной влагой; и любое сердцеХотело бы услышать, как онаМеня просила, чтобы с малышомЯ говорил, где б ни был. Мы рассталисьТогда навечно; так как много зимИ вёсен я бродил, пока сюдаЯ не вернулся. Пять тяжёлых летОна жила в своём вдовстве тревожном —Жена, вдова. Всё это ей терзалоБольную душу. Слышал я, мой друг,Что здесь, в беседке сломанной, онаМогла сидеть, в субботу отдыхая, —Там где поганка выросла лениво, —Когда ж собака мимо пробегала,Она вставала тенью. На скамьеОна сидела долго, и всегдаГлядела вдаль, и погружалась в грёзы,Что заставляли сердце часто биться.А ныне дёрн растёт на той дорожке,Где летом каждый день она ходилаТуда, сюда, и опоясав лёнВкруг талии, нить длинную пряла[151],Идя обратно. Но когда мужчинаТам проходил, в мундир одетый красный[152],Иль нищий искалеченный моряк,То сын её, крутящий колесо,Работу прекращал, она же сноваДрожащим голосом вопросы задавала,О мужниной судьбе; когда ж они
