посмотреть, как освободятся от груза твои яйца; где ты его потерял? Кто тебе его оторвал? Я бегу во вражеский лагерь, я вижу тебя в толпе, ты присел на корточки в траве, твои ляжки в крови: «Оставь меня. В детстве я днем и ночью завязывал сандалии моего хозяина, ты не можешь купить меня; хозяину, чтобы исцелиться, нужна моя кровь.

— Кто ты? Откуда ты пришел?

— Меня звали Вильдфрай, я родился в семье охотников на медведей, в волосы моих отца и матери вплелась медвежья шерсть. В последний день зимы мой отец приковал цепью к столбу в середине зала самую послушную из медведиц; моя мать печет пироги, сестры умащивают себя благовониями, я слышу их смех на краю люка; я облокотился на лестницу между полом зала и открытым люком; по моей меховой набедренной повязке прыгают блохи; моя мать руками, покрытыми сахаром и вареньем, месит синеватое тесто; через приоткрытую дверь я вижу цветочки, дрожащие на снегу; мой отец обвязывает медведицу веревками и цепями; я спускаюсь, выхожу в деревню, мои ноги в башмаках из плетеной соломы взметают легкий пахучий снег; вокруг леса с начала зимы появляются следы неведомых зверей; я вхожу в лес, спотыкаюсь о кусок железа, поднимаю его, отношу отцу, отец опускает глаза, выбрасывает кусок железа в снег; медведица открывает и закрывает бледные глаза, ее дыхание согревает мою грудь; я иду в хижину девушек, зову их, поднимаю кожаную завесу; мой член твердеет; девушки, сидя и лежа в полутьме, шьют праздничные одежды, я сажусь среди них, касаясь волосами обитой шкурами стены хижины; девушки поднимают на меня глаза, опускают их, смеются, толкаются локтями; одна из них колет мое плечо иглой, я хватаю ее руку, потом лицо; соломенные башмаки на моих ногах со скрипом сгребают белый песок, рассыпанный на подстилках из шкур и ивовых прутьев; мой член натягивает меховую набедренную повязку; я целую девушку в губы, я кусаю кольцо из слоновой кости, продетое в ее ноздри, я целую темную сонную воду ее глаз; другие девушки гладят меня, тянут за ногу, за руку, за волосы, за набедренную повязку; ночью пол в зале залит кровью, медведица с высунутым языком висит на столбе; все едят пироги; медведица вся утыкана стрелами и оперенными иглами. Ночью неведомые звери выходят из леса, они давят хижины, крутящимися ногами раскидывают вышивки, пироги, ножи, медведицу, лестницу, я бросаюсь в угол, но рука в перчатке хватает меня, поднимает в воздух; утром, связанные, сбитые в кучу, мы идем по снегу, мои плечи замерзли, моя набедренная повязка покрыта росой, на ногах — окровавленная солома; мои отец и мать, навсегда умолкшие, идут передо мной; вышивки девушек волочатся по снегу; железные звери гонят нас перед собой к реке; мужчины, вышедшие из их чрева, загоняют стариков кнутами в ледяную воду; железные звери плывут по зеленой воде между льдин, мы привязаны к их спинам; солдаты хватают девушек за ноги, заваливают их, вливают им в рот вино, развязывают веревки и втаскивают их в чрева зверей, смеются и пищат; перед заходом солнца они кидают нам между ног куски мяса; присев на корточки, мы поднимаем его, раздираем зубами; пташки слетают к нам на плечи, клюют мясо из наших ртов…

Вокруг плещутся на ветру вражеские палатки; я ласкаю твои плечи. Все поцелуи, все ласки всех матерей земли не могут увлажнить твоих глаз:

— Не трогайте меня, не волнуйте мою кровь!

Стада уходят, рабы, обнявшись, спят у станины работающего генератора; над верхушками палаток развеваются шитые золотом флаги с вытканным в центре черным пауком; из главного шатра выходит солдат; он поднимает тебя за шею и ведет в освещенную палатку:

— Хозяин болен, он не может уснуть.

Солдат толкает тебя к ногам врача, хватает твою руку, поднимает ее к своей груди, врач маленьким кинжалом разрезает твое запястье, брызнувшая кровь стекает в чашу из слоновой кости, которую держит юноша с железным кольцом на члене; врач давит на твое запястье, ты бледнеешь и падаешь на ковер с густым ворсом; врач подносит чашу хозяину, лежащему в темноте под охраной двух голых, набеленных мальчишек, один из них поднимает голову хозяина, тот пьет, отбрасывает чашу к ногам другого мальчика, неподвижно сидящего с полузакрытыми глазами: — Приведите мне его, это не его кровь. Врач шепчет на ухо юноше с кольцом на члене, тот подходит к тебе, поднимает, сжимает пальцами твое кровоточащее запястье, ведет тебя к ложу хозяина; хозяин обнимает тебя за талию, укладывает на край ложа, хватает твою руку, целует запястье, кусает его, лижет языком маленькую ранку, всасывает кровь, его губы причмокивают на запястье, кровь, выпитая хозяином, отливает от твоих жил, твоя голова скатывается на край ложа, пена, выступившая на твоих губах, смачивает простыни; врач бьет тебя по затылку, хозяин зубами расширяет рану; над ложем, в лепной золоченой раме, улыбается его бог; хозяин отпускает твое запястье, опрокидывается на спину, отирает ладонью свой потный лоб; врач перевязывает твое запястье, отправляет тебя на траву, кровь проступает сквозь бинты. — Ты не можешь меня купить. Уходи… Молодые офицеры врываются в альков, достают пистолеты, генерал, склонившийся над солдатом, оборачивается; пуля дробит ему челюсть, другая разносит в клочья его лицо; генерал падает на солдата, тот отталкивает его, высвобождается, скатывается на кафель; офицеры поднимают солдата, прогоняют его; генерал лежит ничком на животе, голова и спина в крови, он еще шевелится; пуля в сердце, он подпрыгивает, хрипит, задыхается, кровь забрызгала полотенце, висящее на умывальнике; офицеры выходят, солдаты, привлеченные звуками выстрелов, собираются на лестнице КП. Вильдфрай на ходу застегивает ширинку, солдаты расступаются, он спускается по лестнице, бежит к умывальнику и окунается в него с головой; офицеры сидят в кабинете генерала, разбирают последние подписанные им бумаги с отпечатками слюны и спермы; они звонят в губернаторский дворец, приказывают сочувствующим им молодым офицерам запереть губернатора в его апартаментах; плененный губернатор смотрит в окно, облокотившись на подоконник, на его столе — фотография Эмилианы, купающейся в Лутракионе; Серж, еще ребенок, брызжет на нее водой и бросает в нее водоросли. Солдаты всех гарнизонов острова переведены на казарменное положение и привлечены к усиленным занятиям. Освобожденный Ксантрай встал во главе войск; полковник взят под домашний арест; молодые офицеры разрабатывают планы операций, приказывают разведротам арестовывать всех подозрительных, допрашивать, применяя пытки, шлюх и мальчиков из борделей.

Ксантрай велел собрать останки Тивэ, их положили в деревянный ларец, который он хранит в углу своего кабинета. Солдаты ропщут, некоторые сбегают и прячутся в борделях нижнего города. Офицеры разыскали нескольких своих единомышленников, которые недавно, разочаровавшись в губернаторе, ушли в маки с несколькими солдатами из колонистов, родившихся на острове, и сражались самостоятельно с подразделениями повстанцев. Дезертиры, офицеры и солдаты, ночью вошли в нижний город и поднялись к дворцу.

Ксантрай прыгает в свой джип; во дворце он призывает дезертиров к сотрудничеству и распределяет им должности в войсках. Все идут спать. Ксантрай возвращается на КП; либеральные политики, склонные к переговорам, звонят в метрополию, предупреждают газетчиков и политических деятелей; Ксантрай приказывает арестовать их в постелях.

Все телефонные линии, связывающие остров с метрополией, перерезаны, рейсы самолетов отменены; тело генерала выбросили на кучу навоза.

Ксантрай поднимает солдат, приказывает им убрать мешки с песком; сонные солдаты — винтовки бьют по бедрам — поднимают дырявые мешки, песок сыпется на руки, на сапоги; москиты, привлеченные светом прожекторов, направленных на баррикады, вьются перед лицами, кусают губы, забиваются в глаза. Ксантрай по радио вызывает все посты, подтверждает в должности командиров, расслабившихся в ожидании политических перемен.

К утру войсковая группировка на острове приведена в боевую готовность. Ксантрай встает со стула, идет в угол кабинета, присаживается на корточки, гладит деревянный ларец, поднимает его, подносит к губам. Он выходит, смотрит на город, укутанный дымами и розовыми испарениями; проходят девушки, под платьями — тугие купальники, в ушах — фарфоровые серьги телесного цвета, такого же, как губы их влагалищ и рты.

Либеральные политики заключены в городские тюрьмы, их семьи сторожат в домах надежные часовые; жены и дочери прогнивших либералов красуются перед часовыми, улыбаются им, но солдатам сказали, что они сношались с повстанцами, и вооруженные до зубов солдаты не отвечают на улыбки, не оборачиваются на призывы и свист. Виннету с автоматом в руке стоит на лестнице над морем, он слышит, как его зовут, оборачивается; сквозь застекленную перегородку он видит двух девушек, лежащих на диване и ласкающих друг дружку; время от времени они берут из стоящей на полу вазы вишни, едят их, выплевывают косточки и продолжают ласки; корсажи их платьев приоткрыты. Они смотрят на солдата, улыбаются, закрывают глаза вуалью; одна из них задирает платье на бедра. Виннету смотрит на нежное