— Это все? — спрашивает Ямада.

— Нет, господин генерал, не все! Мы настоятельно предлагаем вам выступить по радио с приказом своим войскам о немедленном прекращении огня и капитуляции перед Советской Армией. А премьер- министру Чжану Цзипхуэю мы столь же настоятельно предлагаем обратиться по радио к народу Маньчжурии и объявить, что японские войска капитулировали и сложили оружие, что война прекращена и Красная Армия вступает в страну как освободительница народа от японских оккупантов.

Ямада пожевывает губы. Цокает языком:

— Безоговорочтгая капитуляция?

— Совершенно верно, господин генерал!

— И это предлагаете мне, командующему миллионной армией?

— Но армии-то как таковой уже пет, она разваливается.

— Она еще существует, она еще на многое способна! Это боевая сила! И, опираясь на нее, я могу вести переговоры о перемирии, а не о капитуляции.

— Именно о капитуляции, господин генерал. И пи о чем больше! — сказал Артеменко и подумал: 'Для чего тянет волынку? На что надеется?'

— Только о перемирии!

— Господин геттера л, вы же противоречите себе! Вы дали нашему Главкому радиограмму о капптуляцни, а теперь куда клоните? Как это понять?

Ямада молчит, с деланным спокойствием постукивает подушечками сухих, костистых пальцев по кожаной папке с бумагами.

В кабинет, запыхавшись, входит дежурный офицер, докладывает кома; г дующему:

— Ваше превосходительство! К столице приближается армада русских тяжелых самолетов под прикрытием истребителей. Наши самолеты подняться не могут. Аэродром блокирован русскими истребителями.

— Господин парламентер! — Ялгада встревожен. — Смею вас спросить как военачальник своих войск и территории, на которой вы находитесь: что это значит? Надеюсь, вы сможете объяснить?

— Смогу. Это самолеты, вызванные мною, мне в помощь для успешных: переговоров. — Артемепко непринужденно приглаживает жесткий ежик, без намека на улыбку говорит: — Смею вас также заверить как военачальник этих войск, что независимо от вашего поведения и обращения со мной, если я в условленное время не сообщу своему командованию положительных результатов, то город Чанчунь и его окрестности, которые вы превратили в военную крепость, будут подвергнуты разрушительной бомбардировке.

— Господин полковник, — обращается в упор Ямада, — есть ли еще время предотвратить бомбардировку города? Если это в вашей власти, я прошу вас сделать это.

— Это в моей власти, — отвечает парламентер. — Но и вы должны решиться…

— Я решился. — И Ямада замолкает на несколько секунд. Затем, очнувшись от оцепенения, резко вынимает свой самурайский 'меч духа', несколько раз целует его, подает через стол, склонпв голову. — Теперь я ваш пленник. Диктуйте свою волю.

И все присутствующие в кабинете генералы вытаскивают свои самурайские мечи, целуют их, подают с низким поклоном. А вскоре прибывает Чжан Цзпнхуэп, как и положено марионеточному премьеру, личность тусклая, невзрачная. Он без излишних раздумий соглашается выступить по радио. Тут же в 14.30 Ямада подписывает акт о безоговорочной капитуляции. Выступил он и по радио. Началось разоружение Чанчупьского гарнизона. До подхода к городу наземных войск разоружение японцев и охрану электростанции, банков, радиостанции и других важнейших объектов взяли на себя десантники.

Девятнадцатого августа авиадесант был высажен и в Мукдене.

В десант были отобраны двести двадцать пять гвардейцев из Шестой танковой армии. Это были испытанные ребята, за их спиной война с Германией, бои на Большом Хппгане и в Гоби. Возглавил десант генерал-майор Нритула, уполномоченный Военного совета Забайкальского фронта.

Утром на аэродроме раздалась команда: 'По самолетам!' — и отряд погрузился в транспортники. Самолеты шли в облаках, а внизу, то видимое, то невидимое, кипело сражение: войска Шестой гвардейской танковой армпн выходили на дальипе подступы к городу.

Под крылом окраина Мукдена! Аэродромное поле б ангарами, с рядами японских самолетов — где целые, где одни остовы, поработала на днях наша авиация, вон и воронки. Советские истребители пронеслись над аэродромом на бреющем, от японских самолетов врассыпную бросились люди. Транспортники, сделав круг, присмотревшись, зашли на посадку. Истребители надежно прикрывали, их…

В небе появляются четыре японских истребителя. Они снижаются, чтобы сесть, и вдруг, разобрав, видимо, опознавательные знаки советских самолетов, взмывают, затем пикируют и врезаются в землю. Взрывы. Столбы пламени и дыма, обломки истребителей. Десантники у посадочной площадки переговариваются:

— Не пожелали сдаваться.

— Воздушным харакири покончили с собой.

— Может, это камикадзе, смертники?

— Шут их теперь разберет, после взрыва-то…

К помещению, которое занял штаб авиадесантников, подкатил в открытой машине щеголеватый японский офицер. Он докладывает:

— Командующий 3-м японским фронтом генерал Успроку Дзюн приглашает к себе представителей советского командования.

Ему отвечают:

— Посидите, пока мы не закончим дела…

Щеголь вскидывает брови:

— Но господин генерал ждет!

— Ничего, подождет. Нам надо организовать охрану важных объектов, наметить районы разоружения войск мукдеиского гарнизона и отвести место для сбора военнопленных, организовать отправку плененного на аэродроме марионеточного императора Мапьчжоу-Го Генриха Ну И…

— Генриха Ну И должны были доставить на самолете в Японию. А он. в ваших руках!

— Вот именно. И мы отправим его в Советский Союз…

Действительно, этому марионеточному императору не повезло.

После начала советско-японской войны генерал Ямада и советник Пу И японский генерал Иосыока настояли, чтобы Пу И перебрался в Корею, откуда его переправят в Японию. Двенадцатого августа со всей своей свитой он поездом выехал из Чанчуня и на другой день прибыл в Корею. Но в основных портах Северной Кореи были уже наши войска, а у берегов курсировали наши корабли.

Самолетов, могущих переправить Пу И в Японию, на корейских аэродромах не нашлось. Рано утром девятнадцатого император и его свита на трех самолетах были переправлены в Мукден для посадки на большой самолет, способный долететь до метрополии.

И тут — советский воздушный десант! Надо было видеть, какое плаксивое выражение застыло на лице у этого Генриха, в штатском костюме, в белой рубашке с отложиым воротничком, в очках, похожего на студента-неудачника.

В штабе 3-го японского фронта часовые берут 'на караул'. Генерал-майора Притулу проводят в кабинет командующего. Из-за стола встает низкорослый старик, одетый в белую рубашку апаш, называется:

— Генерал Успроку Дзюп.

Рубашка апаш несколько озадачивает строгого, даже сурового Притулу. Что за маскарад? Или Успроку Дзюн в знак поражения снял мундир, или ему просто жарко, или в японской армии столь вольно относятся к форме? Так это пли не так, но советский представитель не подал вида и тоже назвался:

— Генерал Притула.

— Прошу вас садиться. Устраивайтесь поудобнее. Устали после перелета? Я, знаете ли, неважно переношу самолет… Не хотите ли взбодриться рюмочкой? Сакэ, водка, коньяк? Воин может позволить себе расслабиться, отдохнуть от забот…

— Спасибо, я ничего не хочу. Давайте ближе к сутп. И поконкретней. Нас интересуют данные о