Елчанинов вспомнил, что трусость заразительна, и с досадой на себя, что чуть было не поддался испугу Станислава, с силой схватил его за руку и проговорил:

– Так я насильно уведу вас отсюда!

– Я боюсь... я не хочу... я стану кричать, – окончательно обезумев от страха, чуть не во весь голос сказал Станислав.

Елчанинов едва успел выхватить платок из кармана и сунуть его в рот обеспамятевшему поляку, а затем схватил его, как ребенка, на руки.

К счастью, Станислав затих и не барахтался, так что Елчанинов мог прихватить фонарь; он со Станиславом на руках направился к двери и толкнул ее ногой, чтобы отворить ее.

Однако дверь не поддалась.

Елчанинов толкнул еще раз – дверь не отворилась!

Тогда он выпустил из рук Станислава, попробовал толкнуть дверь рукой, – крепкий железный болт, задвинутый по ту сторону, держал ее.

Елчанинов растерянно оглянулся.

Станислав бледный стоял сзади него.

– Я говорил вам, пан! – произнес он, успев уже освободиться от платка.

На другой день после бала Варгин имел все-таки смелость наведаться на яхту, несмотря на слова, сказанные ему управляющим, что сеанса сегодня не будет и что ему дадут знать, когда он может снова явиться к леди. Однако на яхту его не пустили.

Художник вернулся домой, хотя и огорченный этим, но все же еще полный впечатлениями вчерашнего и потому настроенный довольно бодро.

Восторг и счастье, выпавшие вчера на его долю, еще были живы в нем, и он испытывал то, что обыкновенно бывает с человеком, бедным и несколько обиженным судьбой в смысле удачи, когда вдруг он почует благополучие и из своей бедности попадет в роскошь хоть гостем.

Он целый день провалялся на диване и мечтал. Эти мечты были самые смелые, фантастические и широкие.

Он видел себя известным, прославленным художником, картины которого лишь потому не ценятся на вес золота, что слишком мало идет драгоценного металла на этот вес, и он продает свои произведения на вес кредитных ассигнаций.

Эта комбинация ему почему-то особенно понравилась, и он мысленно на разные лады разговаривал с многочисленными заказчиками и так говорил им:

«Кладите на одну чашку весов картину, а на другую – ассигнации!»

Само собой разумеется, при этом он был счастливым мужем красавицы-леди, а управляющего выгонял в шею, но был чрезвычайно благороден с ним и назначал ему ежегодную пенсию. Вместе с тем он сам путешествовал с красавицей-женой по разным отдаленным морям на ее яхте.

Так Варгин и заснул, убаюканный своими мечтами. Но в его сонных грезах произошла какая-то путаница: управляющий гонялся за ним с длинной хворостиной, а он, как это часто бывает во сне, делал страшные усилия, чтобы убежать от него, и не мог сдвинуться с места.

Этот сон всю ночь, как кошмар, мучил художника, но наутро, когда он проснулся, все стало опять хорошо и даже неожиданно вышло так, как будто вчерашние грезы стали осуществляться.

Довольно рано в мастерскую к Варгину постучали.

«Кто бы это мог быть? – подумал он. – Вероятно, Елчанинов!»

Но это был не Елчанинов, а незнакомый, очень хорошо и богато одетый господин, назвавший себя графом Кастильским. Он объяснил Варгину, что слышал от леди Гариссон о его несомненном таланте и вот, найдя его адрес, явился к нему сам, чтобы сделать спешный заказ. Ему нужен его собственный акварельный портрет для подарка через три дня. За деньгами он не постоит, весь вопрос в том, успеет ли Варгин исполнить свою работу к сроку.

Варгин, не отрезвившись еще от своих вчерашних мечтаний, с важным видом, вдруг ни с того ни с сего, как бы войдя уже в роль знаменитого художника, стал говорить графу, что у него много работы и что он для того, чтобы принять такой спешный заказ, должен отложить эту работу, а потому дешево взять не может.

– Значит, вы хотите взять дорого? – улыбнулся граф. – Я согласен на это. Какую же цену вы хотите получить?

«Что с него взять? – стал прикидывать Варгин. – Бухнуть разве пятьдесят рублей?»

– Я возьму с вас... – значительно начал он и все-таки нерешительной скороговоркой добавил: – Сорок пять рублей!

Запросить пятьдесят он все-таки не решился. Эту цену он считал хорошей и для своих масляных картин, а не то что для акварели.

Граф улыбнулся на этот раз шире прежнего.

– Сорок пять рублей я дам вам в виде задатка! – проговорил он, вынимая бумажник. – За свою работу вы получите вдвое, то есть девяносто рублей, если только успеете.

И он, вынув деньги, подал их Варгину.

Тот, как ни старался, не смог удержать своей радости, усадил графа и принялся рисовать.

Акварельные краски у него были старые, засохшие, ему немножко стыдно было за них перед графом, но