неожиданно возникшая луна озарила четкий, будто высеченный на камне профиль: голова в тесной вязаной шапчонке, вздернутый нос с россыпью веснушек, прихотливый изгиб красиво вылепленных губ, твердый изящный подбородок. Но тут, как на грех, возникшее откуда-то облако заслонило луну.
Дэмиен не покинул своего укрытия, так же как охранники, сбитый с толку таинственным исчезновением нарушителей закона. Сама земля словно разверзлась и поглотила их, так — что охранникам ничего не оставалось делать, кроме как перессориться, обвиняя друг друга в глупости и разгильдяйстве. Наконец они вскочили на коней и поскакали по горной дороге в направлении, как надеялся его светлость, деревни Ландрет.
Мередит замерла на узком уступе, как раз под нависающим скальным карнизом, прислушиваясь к тому, что творится над головой. Скала в этом месте, казалось, спускается прямо в море, и даже при дневном свете было почти невозможно увидеть чуть выдававшийся песчаный выступ. Только горные козы были способны скакать по таким природным ступенькам, но сейчас выбирать не приходилось. Все что угодно, лишь бы спасти жизнь. Сегодня, едва не попав в ловушку, контрабандисты применили привычный, давно отработанный способ: пока самые сильные отвлекали нападавших, остальные по одному переваливались через скалу и крались по уступу лицом к каменной стене до самого конца, откуда без особого труда спрыгивали на вьющуюся внизу тропинку, в четверти мили от места засады, и исчезали в густых зарослях. Теперь тут оставались только Мередит и Барт, прислушивавшиеся к затихавшему стуку копыт. Их обескураженные противники спешили добраться до деревни.
— Видишь, как неплохо знать обо всем заранее, — проворчал верзила-корнуолец, тяжело валясь на дорогу и протягивая руку своей спутнице. Мередит оперлась на широкую ладонь Барта и вскоре оказалась рядом.
— И то верно, Барт. — Тихий смешок оживил молчание ночи. — Правда, они такие олухи, что мне даже удовольствия не доставляет их перехитрить. Ничего интересного.
— А я нахлебался досыта, — возразил Барт. — И уж поверь, не имею ни малейшего желания болтаться на виселице у Хакетс-Кросс. Временами мне, правда, кажется, что ты именно этого добиваешься.
— Если нас каждый раз будут предупреждать, как сегодня, опасности почти никакой. А вот если бы нас настигли на берегу, да еще с гружеными пони, дело другое. Но сейчас все уже добрались до постели, а пони вместе с товаром благополучно пережидают в пещере. Все прекрасно в этом подлунном мире, Барт.
— Да, пока вы снова не решитесь сцепиться с охраной, — пробормотал корнуолец. — Совсем ни к чему было лезть сегодня в засаду.
— Ошибаешься, Барт! Должны же мы были показать, что они имеют дело не с плохо подготовленными болванами. Но обещаю, в следующий раз мы будем осторожнее, Барт.
— Что ж, придется поверить на слово. Барт поднял глаза к небу.
— Пора в путь, пока луна не вышла. В этот час лучше не попадаться никому на дороге.
Его спутница согласно кивнула, и оба, пожав друг другу руки, направились по домам, не подозревая о затаившемся соглядатае.
Лорд Ратерфорд привел лошадь, до сих пор сомневаясь, стоит ли верить собственным ушам и глазам. Если они не лгут, на этой благословенной земле творятся странные делишки. На губах его заиграла легкая улыбка, совершенно преобразившая суровое, почти грозное лицо. Вот уже полгода, как никто не видел этой улыбки, несомненно, согревшей бы сердце его дорогой матушки, доведись ей стать свидетельницей столь необычного явления на безлюдной корнуольской дороге.
Улыбка не сходила с лица лорда Ратерфорда до той самой минуты, пока он не отыскал Мэллори-Хаус, стоявший чуть в стороне от селения Ландрет в графстве Корнуолл. Его кузен Мэтью — чудак отшельник, всю жизнь держался подальше от родных да и вообще от людей, если верить слухам. Даже угрюмый особняк серого камня с черепичной крышей, казалось, был выстроен для того, чтобы отпугивать припозднившихся путников. Подъездная аллея заросла сорняками, неподстриженная живая изгородь буйно разрослась, с массивной двери облупилась краска. Его светлость с брезгливой миной взял в руки потускневший медный молоток, постучал и тут же отступил, глядя на закрытые ставнями окна. Кузен Мэтью уже два месяца лежал в могиле, но наследник приказал слугам оставаться на месте, пока сам не приедет оценить наследство и отдать соответствующие распоряжения. Кроме того, им было ведено приготовиться к его прибытию, но, судя по всему, никто и не подумал подчиниться — проступок, к которому полковник лорд Ратерфорд отнюдь не привык.
Он снова пожалел, что поддался минутному раздражению и покинул Уолтера, а заодно и сомнительные удобства сельского постоялого двора. Пришлось постучать снова: шум гулким эхом отдавался в ночной тишине. Послышались скрип засова, приглушенные проклятия, и дверь медленно отворилась. Согбенный старик в ночном колпаке и длинной сорочке с попоной на плечах высоко поднял свечку и, прищурясь, возопил:
— И что это все значит? Последняя труба ?
— Я лорд Ратерфорд, — коротко бросил ночной гость. — Разве вы не получали моего письма?
— Как же, получали, — пробормотал старик. — Но никак не ожидали вас в такое время.
— Велите кому-нибудь присмотреть за моим конем. Дэмиен протиснулся мимо старика в переднюю, тускло освещенную свечой слуги.
— Здесь никого нет, кроме меня и моей хозяйки. Остальные явятся утром.
Досадливо нахмурив брови, Дэмиен уставился на старого дворецкого. Полковник явно не привык к такому обращению, судя по его лицу, гроза была близка. Настроение его отнюдь не улучшилось от сознания того, что слуга едва держится на ногах от дряхлости. Очевидно, покойный хозяин был не особенно требователен. Правда, после сегодняшних событий, коим он стал свидетелем, вряд ли что-то могло его еще удивить. Да и час был слишком поздний для уроков того, как надлежит себя вести по отношению к пэру королевства и наследнику герцогского титула. Завтра еще будет время обучить здешних обитателей основам военной дисциплины.
— Проводи меня к конюшне, — скомандовал он. — Я сам расседлаю коня, а ты пока принеси ужин и бренди. Я провел в седле много часов и не слишком расположен препираться.
— Что там, Гарри? — донесся тонкий дрожащий голос, и в круге света появилась старушка с тяжелым фонарем.
— Это его светлость из Лондона, — сообщил супруг. — Приехал посмотреть на свое наследство.
— Мне нужны ужин и постель, — объявил Ратерфорд.
— Даже не знаю, милорд, что у нас есть из провизии, — встревожилась женщина. — В кладовой найдется кусочек свиной щеки, что остался от ужина Гарри… Дэмиен содрогнулся.
— Хлеба и сыра будет вполне достаточно. Надеюсь, вы можете хоть это принести.
— Пожалуй, — нерешительно согласилась она. — Вам, понадобятся чистые простыни. Пойду поищу. Никто не застилал постель хозяина с тех пор, как его схоронили, упокой Господи чистую душеньку…
Все еще бормоча себе под нос, она заковыляла прочь, не забыв захватить фонарь.
— Вперед, в конюшню, — нетерпеливо бросил Ратерфорд и устремился к двери.
Гарри, кутаясь в попону, зашаркал следом.
С первого взгляда стало ясно, что конюшни Мэллори-Хауса давно не видели животных, подобных Сарацину. Три соседних стойла занимали две упряжные лошади и древняя кобыла. В остальных лишь не слишком приятный запах да кучи лежалого навоза напоминали о прежних обитателях. Лорд Ратерфорд решил, что сейчас он вряд ли способен вычистить эти авгиевы конюшни, повторив подвиг Геракла. Сарацину придется претерпеть грязь и неудобства одну теплую, июльскую ночь, как, впрочем, и его хозяину. Однако на будущее стоит запомнить урок и не отпускать от себя Уолтера, по крайней мере до конца этой злополучной поездки.
Корка черствого хлеба и кусок сыра, очевидно, предназлаченный для мышеловки, отнюдь не подняли его духа. Бренди, однако, оказалось более чем приемлемым, что нисколько не удивило лорда после той сцены, которую он наблюдал на горной тропе. По-видимому, «джентльмены» развили здесь бурную деятельность, чтобы хоть немного возместить ему все перенесенные тяготы.
Спальня кузена Мэтью оказалась такой мрачной и неуютной, словно отсюда позабыли убрать его тело. Однако перина была застелена чистыми простынями, а на пузатом комоде стояла масляная лампа. По требованию нового хозяина появился и кувшин с водой; всякие возражения и колебания были подавлены в самом зародыше резким приказом, произнесенным не допускавшим возражения тоном, более подходящим
