— Бьюсь об заклад, что он гоняется за кроликами в лесу, — попытался успокоить ее Хьюго. — Как только стемнеет, он вернется, голодный как волк и весь в грязи.

Хлоя расстроенно нахмурилась.

— Я поищу его после того, как позабочусь о Росинанте.

— Ты окрестила жалкую клячу Росинантом? — Хьюго расхохотался. — Ах ты, глупое создание!

— Росинант тоже выглядит довольно плачевно, — возразила Хлоя. — И вообще мне всегда нравилось это имя. Ведь скоро он поправится, и имя станет более уместным, правда же?

Она почесала свесившего голову мерина между ушами.

— Билли, приготовь кашу из отрубей. А я займусь его ранами.

Хьюго, повернувшись к дому, спросил с некоторой заинтересованностью:

— Кстати, а какого имени удостоился попугай?

— Фальстаф, — тут же ответила Хлоя. — Я уверена, что он вел совершенно распутный образ жизни.

Хмыкнув, Хьюго вошел в дом.

Хлоя промыла раны Росинанта, накормила его и устроила в стойле, щедрой рукой положив ему сена.

— Я все-таки поищу Данте, — сказала она, входя на кухню. — Уже темнеет.

Хьюго, добравшийся наконец до бутылки с бургундским, отогнал мелькнувшую было мысль о том, что ему следует оставить вино и проводить ее.

— Возьми с собой Билли, поскольку это его вина.

— Что, если я не найду его? — Ее глаза стали лиловыми.

— Тогда я пойду с тобой после обеда, — пообещал он. — Но через полчаса ты должна вернуться.

Хлоя пришла назад точно в срок, но с пустыми руками, грустно села за стол и нехотя принялась за еду, которую Самюэль поставил перед ней.

— Что-то не так с едой? — резко спросил Хьюго. Она покачала головой:

— Нет, извините, я просто не голодна.

— Это что-то новенькое, — сказал Самюэль непонятно кому.

— Выпей вина. — Хьюго наполнил ее стакан. — И ешь свой обед. Это тебе только кажется, что ты не хочешь есть.

Хлоя набила рот курицей, которая поначалу показалась ей безвкусной, как опилки. Вино она пила с большим энтузиазмом, а после второго стакана немного повеселела. В конце концов, Данте был молодой и здоровой собакой, и надо было дать ему возможность побегать на воле, беря след.

— Несносное животное! — сердито воскликнула она и взяла еще кусочек, решив, что бессмысленно голодать только потому, что это непослушное создание занялось тем, от чего приходит в восторг большинство собак.

— Так-то лучше, — одобрил Хьюго. — Что ты собираешься сделать с ним, когда он наконец решит вернуться?

— Ничего, — сказала Хлоя. — А чем я могла бы ответить ему? Он же не знает, что делает что-то не так… — да ведь ничего плохого он и не делает. Он просто ведет себя как собака.

Однако даже выпитое вино не могло полностью вытеснить ее сомнения: неужели Данте сам захотел так надолго расстаться с ней?

К полуночи она опять была в смятении, а Хьюго — в замешательстве. Взяв с собой Билли, они втроем прочесали ближайшие поля при свете фонаря, осторожно прошли через сухой, как порох, лес и звали Данте, пока не охрипли. И снова поиски закончились безрезультатно.

— Ложись спать, девочка. — Хьюго устало прислонился к двери кухни. — К утру он — само раскаяние будет у двери.

— Вы не знаете его, — сказала она дрожащим голосом, в котором звенели слезы.

Хьюго уже довольно хорошо изучил повадки Данте и поэтому был уверен, что Хлоя права. Столь длительное отсутствие пса, беспредельно преданного любимой хозяйке, было плохим знаком. С ним явно что-то случилось. Однако он не стал еще больше волновать Хлою.

— Тебе пора уже быть в постели, — повторил он. — Сегодня мы больше ничего не можем предпринять.

— Но как же я могу спать? — воскликнула она, меряя кухню шагами. — А если он ранен… или попал в капкан? — Она закрыла лицо руками, как бы отгоняя мысли о страданиях Данте.

— Горячее молоко с бренди, — заявил Самюэль, ставя масляную лампу на стол, — и она тут же заснет, как дитя.

— Тогда подогрей молоко, — сказал Хьюго. Он взял Хлою за плечи и строго распорядился:

— Иди наверх и готовься ко сну. Я принесу тебе кое-что, чтобы ты быстрее уснула. Иди. — Он повернул ее, быстро шлепнув сзади. — Ты ничем не поможешь Данте, если всю ночь будешь метаться по кухне.

В этом был определенный смысл, и, кроме того, она ужасно устала. День был длинным и утомительным, да и ночь не обещала спокойствия. Хлоя еле дотащилась до спальни, надела ночную рубашку и села у шляпной картонки, пытаясь найти утешение, глядя на Беатриче и ее уже гораздо более симпатичный выводок.

Хьюго, оставшийся на кухне, хотел было плеснуть в молоко опиум вместо бренди, но вспомнил об Элизабет, которая так быстро к нему привыкла. Возможно, подобная склонность передается. Он щедро плеснул в кружку бренди, а Самюэль добавил молока.

Держа в руках «снотворное», Хьюго поднялся наверх и негромко постучал в дверь угловой комнаты. Когда он вошел, Хлоя все еще сидела на полу. Она подняла голову и посмотрела на него. На ее бледном лице потемневшие от печали глаза казались просто огромными. Он вспомнил, что она еще очень молода и ранима, но тут же решил, что семнадцать лет — достаточно зрелый возраст для того, чтобы справиться с эмоциональным стрессом из-за потерявшейся собаки, и не стоит чересчур явно проявлять к ней жалость.

— В постель, девочка. Утро вечера мудренее.

Она не спорила.

— Просто мучает неизвестность, — сказала она, вставая. — Я могла бы смириться с его смертью… но очень тяжело думать, что он сейчас где-то мучается в одиночестве.

Она убрала волосы с лица и серьезно посмотрела на него:

— Только не подумайте, что для меня страдания собаки важнее страданий людей. Просто я очень люблю Данте.

Ну что ж, он был прав: она действительно сумеет справиться со своим огорчением… Но все же ее облик был пронизан печалью, и ему захотелось как-то утешить ее. Бессознательно он обнял девушку, и она в ответ, почувствовав его участие, крепко обвила руками его талию, прижавшись головой к груди. Ладонью он приподнял ее подбородок и нагнулся.

Он хотел ограничиться лишь отеческим поцелуем в лоб, ну, может быть, в кончик носа. Но неожиданно для самого себя поцеловал ее в губы. И в этом тоже не было бы ничего страшного, если бы поцелуй остался лишь легким касанием их губ. Но случилось так, что, как только они прикоснулись друг к другу, кровь опьяняюще забурлила в нем, все мысли исчезли, он чувствовал только теплоту ее кожи через тонкую рубашку, волнение от узнавания изящного изгиба ее тела, трепетавшего в его руках, ощущал мягкость ее груди, прижавшейся к нему. Он еще сильнее сжал ее в объятиях, нетерпеливо и горячо овладев ее ртом, и она ответила: губы ее раскрылись. Исходивший от нее аромат лаванды и клеверного меда обволакивал его, а сейчас к нему прибавился и аромат возбуждения… Он забылся в опьяняющем чувстве, поощряя ее несмелые попытки ответить на его страстный поцелуй, а руки его скользили по ее телу, опускаясь все ниже и ниже, все сильнее прижимая ее к своей возбужденной плоти. Это наваждение длилось довольно долго, а когда он все-таки пришел в себя, то оттолкнул ее рот с внезапной грубостью, граничащей с отвращением. Несколько секунд он взирал на ее распухшие зацелованные губы, ее растрепавшиеся волосы, на ее глаза, горевшие от возбуждения, затем с тихим проклятием он отвернулся и быстро вышел из комнаты.

Хлоя растерянно коснулась своих губ. Ее сердце колотилось, кожа покрылась испариной, руки дрожали. Она все еще ощущала его тело, его руки, ласкавшие ее. Она вся полыхала: ее захлестнул поток ощущений и чувств, которые ранее были неведомы ей.