газ. Это будет маломощный заряд с активным раздражающим веществом типа си-ар…или простой слезоточивый газ. Но кто не успеет прибегнуть к средству защиты — накашляется вволю! И наплачется! Вот мы и посмотрим, кто будет смеяться!

Высказав эти угрозы, Игорь Геннадьевич несколько успокоился и подобрел:

— Надо же разбираться, хлопчики. А то сплошной позор выйдет. Я когда-то такой же был, шебутной. Иду как-то и вижу — рассыпано что-то такое беленькое, как песок. И поднял шум, принял за бактериологическое оружие. А это был обычный гексоген, да еще и наш. Вот я осрамился!.. Провалиться бы мне, думаю, сквозь землю!

…Выходили с озабоченным видом.

— Пацаны, он серьезно? — недоумевал Дроздофил, начинавший подозревать, что веселился зря.

Тритоны пожимали плечами.

— Свежий воздух, природа! — Степин плюнул.

— Скажи спасибо, что радиации не будет, — буркнул Букер.

— Почем ты знаешь — может, и будет. Может, она уже есть давно.

День прошел смутно — вялый и неразборчивый, с беспокойным переменчивым солнцем.

Было предчувствие шашечки, синего цвета, второй, но отставник не пожаловался — ждал, вероятно, часа Х, в который восторжествует отравляющее вещество.

Вместо синей Тритоны ухитрились заработать красную шашку: за достижение. Отличился Аргумент, который предотвратил проникновение на лагерную территорию постороннего бомжа с полупьяным котом на плече. Бомж рвался в ворота и бил себя в грудь, уверяя, что просто пришел посмотреть на родные места — поляны и склоны, где он когда-то бродил мальчишкой. И называл себя отцом всем деткам. Аргумент вызвал Мишу, старший вожатый молча вышвырнул пьяницу в пыль. Тот затянул неизвестную то ли молитву, то ли просто псалом:

— Душа-алкоголик… алкает напитков голью… лакает и лает, и плачет от рези в клубничных глазах…

Миша запер калитку на засов и пригрозил изгнаннику кулаком.

— Так держать, — сказал он Аргументу.

Был тихий час. Никто не спал, но лежали сравнительно тихо. Все отряды уже получили по два замечания и одному предупреждению.

Миша, Леша и Дима заперлись на веранде. Они резались в «дурака» и пили пиво компании «Арктика Плюс», но не от лояльности и любви, а потому, что другого в окрестностях не было.

— Жаль, что не «Lager», — скаламбурил Дима, толстый и веселый детина, вот уже десять лет не слезавший со студенческой скамьи.

— Тьфу, надоело.

Леша бросил карты, встал, пересел на раскаленный подоконник и вытащил сигарету. Закуривая, он высунулся в окно и зачем-то посмотрел, как нависает красная кровля.

— Так ты продулся, вот тебе и надоело, — Миша тоже положил карты, рубашкой вверх, и потянулся. — Завтра в поселке пошукаем, без баб тоскливо.

— Хорошо придумал. С противогазом, при пушке…все бабы твои.

— Да ну к холере эту Зарницу! Быстренько отстреляемся, и все свернем. Все это уже устарело, не актуально и им не понадобится.

Леша возился с бутылкой, пытаясь откупорить ее трофейным ножиком.

— Ты же понимаешь, что это совершенно неважно.

— Понимаю. Но без Зарниц там всяких — вообще пропадать. А что, по-твоему, важно?

— Мнема, ясное дело.

Миша отмахнулся:

— Очередное поветрие. Еще лет дцать — и все повернут наоборот. Психология развивается; докажут, что все не так, снова получат бабки…Те же самые получат, кто за мнему нахапал.

Дима перевернул карты, которые оставили товарищи, и продолжил игру с призраками. Наполовину вытянув бубновую даму, он озабоченно заметил:

— Слишком ты круто берешь, с общими-то законами. У нас в государстве чересчур гладкая жизнь. А зло и конфликты нужны для развития общества, иначе наступит стагнация. Так что все логично, и никто ни от чего не будет отказываться… Развитие происходит по спирали, с отрицанием отцов и переходом на высшую ступень при одновременном накоплении отцовского опыта. И с его преодолением.

— О-о-о! — Леша схватился за челюсть, словно у него заломило зубы. — Заткнись, я тебя прошу. Ты десять лет философию слушаешь, социологию гребаную…У тебя уже крышу свезло.

— Я и не спорю, — Миша стряхнул пепел в стоявшую под окном пожарную бочку. — Я только говорю, что это тренинг, тренингов много, есть тренинги тренингов и тренинги тренинга тренингов. И нечего ахать, найдется деятель, который все перевернет с ног на голову, так всегда бывает. Чем мы занимаемся? Натаскиваем волчат. Это и есть тренинг. Техники меняются.

— Ну и что, и что ты хочешь этим сказать?

— Да то, что нечего прыгать: ах, мнема, ох, мнема! Самое важное! Самое главное! Мне, если хочешь знать, никакая мнема не понадобилась. Я и без нее…

— Не понял, — Дима разинул рот.

— А тут нечего понимать. Знаешь, какой у меня папаша был? Не знаешь. Он у меня такой был, что я за счастье посчитал, без всяких шлемов и записей. Явился он как-то раз, даже вломить мне толком не мог, сразу отрубился. Ну, я и думаю: ах, ты, падло. И — вперед…

Леша вытер губы.

— Не зря ты у нас старший вожатый.

— Не зря. Ты-то молчал бы. Тебя копнуть, так наука остановится. Сто лет разбираться.

Леша прошелся по веранде, остановился у стола, на котором были разложены веером карманные красные книжечки с краткими жизнеописаниями скаутов, отличившихся в годы войны. Подцепил и пролистал одну, похожую на все остальные. Вожатые называли эти книжки библиотечкой юного дауна. В руках у Леши оказалась хрестоматийная повесть о новобранце, сила духа которого была столь велика, что он, очутившись по ряду причин в пустыне и оставшись без еды и питья, питался содержимым собственных чумных бубонов; этим он не только не повредил себе, но даже окреп и уничтожил, когда дошел до оазиса и людей, многих врагов.

— Политграмота, — пробормотал Леша и повернулся к Мише. — Раз ты такой крутой, то не в службу, а в дружбу… Позанимался бы ты с ними сам, а? Меня от этого блевать тянет. Ну какой из меня рассказчик?

— Я не «сама», — возразил Миша. — Ничего, проведешь. А то еще сам «сама» станешь. При чем тут «рассказчик»? Пусть они тебе рассказывают, а ты слушай.

— Я тебе подкину идею, если собьешься, — пообещал Дима, снова садясь за карты. Но теперь он раскладывал нехитрый пасьянс.

— Ох, горе мне, — Леша положил книжечку на место. — Про что же мне спросить? Про подвиг Муция Сцеволочи? Про что вообще спрашивают на уроке мужества?

— Про мнему, — пожал плечами Дима, укладывая валета на короля. — Замечательная тема. А про Муция не надо, осточертело. Что, в конце концов, он такого сделал?

Действительно: подвиг Муция Сцеволочи все знали хорошо. Когда после бомбовых налетов начали сбрасывать гуманитарную помощь, тот распорядился все делать наоборот: сначала сбрасывать помощь, а после, когда выползут жрать и заправлять тампаксы — бомбить. Потом, отстаивая свою правоту в Гаагском трибунале, он сам себе откусил правую руку.