кубиками масла, которое съедали просто так, без всего.

Котомонов, стоило ему вспомнить об утреннем, начинал притворяться и постанывал, держась за больное место. Его отвлекали, и он быстро про все забывал.

Итого:

Поведение — синяя шашка.

Достижения — желтая. Убрали все шишки и фантики, подмели.

Чистота — зеленая. В палате было так себе.

Порядок — синяя.

Поздним вечером Малый Букер засыпал, как учила мама. Она говорила: чтобы заснуть, не надо считать овец и слонов. Считай лучше лапки у сна; все сосчитаешь — сразу заснешь.

Он, правда, не считал, он отрывал. И сны ему мстили.

По недосмотру лагерной администрации в радиорубку проник кто-то из скаутов и дал себе волю, выбирая репертуар. Сипатый громкоговоритель с трудом переваривал кислотный развлекательный скулеж. Казалось, что волновой барабанщик давно ушел выпить и закусить, но сложная десятиведерная система продолжает пыхтеть и трудится сама по себе.

— Там кто-то из Дьяволов, — сказал Котомонов, выстругивая лук. Он говорил сквозь зубы, потому что держал в них леску для будущей тетивы.

— Сейчас Миша его вынет, — отозвался Букер, следя за работой перочинного ножа.

— Пошли сами вынем, — предложил Аргумент, который был недоволен музыкой. — Поставим нормальное. «Веселых ребят» смотрели? Крутой саундтрек.

— Не, посидим тут. Черную метку захотел? Без футбола оставили, теперь без похода оставят.

— Очень страшно. К тому же нашим вчера навешали.

— Не трогать! — Котомонов сыграл отработавшим ножиком, и тот, кувыркнувшись, вонзился в песок. Лук был почти готов. Котомонов прищурился, подыскивая дичь; в отдалении прыгали наивно-нахальные белки, не знающие лиха.

— Белку в глаз собрался? — захохотал Малый Букер, падая на спину и задирая ноги.

— Тебя, блин, — огрызнулся Котомонов и отрешенно уставился на вздыбленные корни, подрытые многими поколениями следопытов.

— Тогда полезай на «кукушку», — посоветовал Аргумент, незаметно перемещаясь поближе к запретному ножу. — «Зарницы» дождись и полезай.

«Кукушкой» в лагере «Бригантина» называли огромную старую ель, росшую близ забора в диком сыром месте, где не было ни хозяйственных построек, ни дорожек. В ее ветвях во время оно прятался снайпер, кукушка-моджахед. Это было давно. В стволе дерева сохранились теперь уже ржавые железнодорожные костыли, которые служили ему ступеньками. Моджахед куковал, привлекая внимание русских солдат; те останавливались и считали, сколько лет им осталось жить. И всегда получалось, что ровно столько, сколько нужно, чтобы снайпер прицелился, плюс время полета пули. На этого гада не пожалели ракеты и сняли с вертолета; елка укоротилась на треть. С тех пор из разросшихся за многие годы веток торчал уродливый, угольно-черный обрубок.

Котомонов, не отвечая на вызов, прилаживал леску.

Малый Букер взял веточку и стал чертить на песке круги.

— Слышь, Аргумент, — сказал он с притворным равнодушием. — Ты что про мнему знаешь? Точно не больно?

Аргумент по-змеиному плюнул.

— Говорят, не больно. Во дворе пацаны говорили, что вообще никак. Но они темнят, это сразу видно. Шуточки всякие шутят, скалятся и сразу про другое заговаривают.

Букер кивнул:

— Вот-вот. Разгалдятся: фигня, фигня, да ты что! А как начнешь спрашивать, затыкаются.

Котомонов вмешался:

— Ты, Букер, когда-нибудь Ботинка своего на лопатки клал?

— Ну, не клал, — тот усмехнулся и раздраженно пожал плечами.

— Правильно. И никто не клал. А после мнемы — это как бы положил. Ботинок после этого ходит, как скотина покрытая, в глаза боится заглянуть. А может, ленится. Но уважает, блин! У нас один своего даже бьет, но не по голове. Боится, говорит, что гадить начнет.

Букер представил, как его отец с потерянным видом ходит кругами. Рука непроизвольно возбудилась и стала чертить быстрее. Котомонов почесал бритый затылок:

— Мнема — полезная штука, пацаны. Кто мнему прошел, дорогу в жизни нашел. Это хорошо придумали, что в лагере, всем сразу, а тут и Ботинки все приехали в свой день. А в городе надо записываться, ждать, полдня терять…да ну на фиг.

— Чего ты как не знаю, — Аргумент растянулся на полоске травы. — Бывалый. А сам обделался. Небось, ты, Котомонов, еще и прививок боишься, а?

Котомонов прицелился в него из пустого лука, без стрелы.

— С какой-такой стати мне бояться? И причем тут прививки? Ты технику в клубе видел? Кресла и колпаки, как в парикмахерской. И мнемаки стоят. И все.

— На электрические стулья эти кресла похожи, — заметил Малый Букер. — Видал? Там такие наручники и наножники, и шлем.

— Это для буйных, на всякий случай, — сказал Котомонов.

— Там в кино еще губка, — воодушевился Аргумент. — Ее в ведре мочат, чтобы ток лучше проходил. Слышь, Котомонов, с тобой бы все классно было. Тебя уже приготовили, осталось за рубильник вот тэ-э-эк взяться, потянуть…

— Сейчас ты у меня сам лысый будешь, — пригрозил Котомонов. — Мало вчера получил? Дроздофила-то нет! Дроздофил, ау! Где ты, Дроздофил! На помощь! Караул! Аргумешу мочат! Как губку, блин, в ведре!

Помня мишину науку, Аргумент увернулся, перекатившись пять раз. Котомонов, забыв про лук, шлепнулся в пыль. Аргумент протянул руку и схватил нож, к которому давно подбирался.

— Ат-тя! — он вскочил на ноги и картинно чиркнул лезвием, повинуясь и подражая уголовному архетипу. — Иди сюда, фраер, не мельтеши.

Котомонов послушался другого, оппозиционно-оперуполномоченного архетипа, и выбросил ногу. Выбить нож у него не вышло, и он вместо этого неуклюже повернулся к противнику спиной. Аргумент по- кошачьи взвыл и прыгнул на Котомонова. Он нанес удар, но в последнюю секунду рука задержалась, резко замедлила ход, и острие лишь чуть-чуть укололо Котомонова в спину.

— Понарошку! Понарошку! — предупредительно закричал Аргумент, соскользнув с Котомонова и отступая. Он прикрывался руками, а нож бросил, втайне испугавшись неожиданного порыва.

— Козлы! — обругал их Букер. — Вы что, с ножами! Под арест же посадят, в сушилку.

Сушилка была страшным и соблазнительным местом. Под нее отвели маленький каменный домик без окон, который стоял неподалеку от скучной прачечной. При выключенном свете и запертой двери там не было видно собственной руки. Самые бедовые, если верить слухам, зажимали в сушилке девиц, когда те гладили белье без ничего. В сушилке, если гладить, бывало очень жарко. Рассказчикам верили, хотя никто не понимал, откуда берутся девицы. Лагерь «Бригантина» считался военно-спортивным, спартанским, строго мужским, и только его начальница была женщиной. У нее были неприятно желтые ладони — сухие, с мелкими мозолистыми вкраплениями. И бархатный голос. Многих, но только не глупеньких скаутов, этот контраст возбуждал.

Котомонов надвигался.

— Припух? — спрашивал он и угрожающе улыбался. — Иди сюда, чего ты пятишься!