Неожиданно кто-то тронул меня за рукав. Я обернулся – одна из бабушек, в стеганой душегрейке, спросила:

– Сынок, а чего вам в Корьёве-то понадобилось?

Надо было срочно сочинить какую-нибудь легенду, но я для начала ограничился пространным ответом:

– Дела у нас там, мать!

– Дела-а… – протянула старушка: – Да какие могуть быть там дела? В Корьёве шесть домов осталося, в трех тока живуть, остальные развалилися давно! Я че хотела-то – тут к нам из города часто ездиют, дома покупают в деревнях да летом в них живут! Ты, сынок, ежели дом надумал покупать, лучшее у нас, в Клушинке покупай – до дороги близко, и село большое, магазин есть, клуб. А че там, в Корьёве – глухомань…

– Спасибо, мать! Только мы не дом приехали покупать, мы – в гости! – я назвал самую простую причину визита в эту глушь, но спустя секунду понял, что ошибся.

– Да-а? – обрадованно защебетала старуха: – Это к кому же? У Зинки-Кукушки, продавщицы из Гришинского магазина, вся родня тута, в Вязьеме! У бабы Клани окромя Андрейки и внучат нет никого, баба Света одна, с войны, почитай, живет! А больше нашенских в Корьёво нету! А! Сынок, ты-вы к художнице, наверноть?

Я кивнул, радуясь, что в старухиных познаниях образовалась брешь. Но бабка не унималась:

– Художница, она девка хорошая! Только сурьезная шибко, разговаривать не любит! А ты кем ей будешь-то? Уж не мужик ли ейный?

Я уже начал злиться, хороши разведчики, приехали, называется, инкогнито! Тут любая бабка весь район знает, каждый чужой человек на виду!

Я выбросил окурок, и как можно суровее сказал:

– Не муж я ей, а брат! Брат двоюродный! Понятно?

– Понятно, родимый, как не понять… – забормотала бабуля, отошла к своим товаркам, и спустя мгновение оттуда донесся скользкий шепоток: «К художнице… говорит, брательник, а не похож… видать… муж, наверноть… замириваться приехал…».

Я аж сплюнул с досады – вот так и рождаются сплетни!

Минут через десять вернулся Борис, какой-то подозрительно грустный и потухший.

– Ну, как? Купил билеты?

– Серега, ты понимаешь… Это… Короче, последний автобус в Гришино ушел два часа назад! – Борис виновато шмыгнул носом.

– И что теперь делать? – спросил я как можно спокойнее.

– Может, на вокзале переночуем? – без особого оптимизма предложил Борис.

Сзади послышался шорох. Я обернулся, и старушки, прислушивающиеся к нашему разговору, все, как одна, отвернулись с равнодушным видом, мол, нам до вас и дела никакого нет.

Я помолчал и обратился к бабкам:

– А что, уважаемые, кроме как через Гришино, до Корьёво нет другой дороги?

– Да есть, есть, милай! – закивали сразу несколько бабулек: – С нами до Клушенки доедите, а там по асфальту до Гришина пятнадцать километров, а если лесом – то меньше. А то можить вон, Пустырихе на бутылку датите, так ейный старик вас на лошади проселком отвезет!

Борис оживился.

– А которая тут Пустыриха?

На передний план выдвинулась крючконосая, на вид совсем древняя старуха, оглядела нас и сварливо проскрипела:

– Каму Пустыриха, а каму и баба Катя!

Борис смешался, и я подхватил разговор, как можно нежнее сказав:

– Баба Катя, милая, мы вас отблагодарим, вы только нас до Корьёва сегодня доставьте!

Старуха пожевала сухими губами и решительно каркнула:

– Сто рублев!

– Идет! – встрял Борис.

– Деньгу вперед давай! – бабка приободрилась и протянула к нам сухую, костлявую руку.

Я вытащил из кармана деньги и дал ей две пятидесятирублевые купюры. Она повертела их в руках, подслеповато щурясь, разглядела и проворно спрятала где-то в глубинах своей длинной черной юбки.

Громко дребезжа, на привокзальную площадь въехал желтый, помятый «Пазик». На лобовом стекле значилось: «Новинки, Сов. им. Радищева, Пуздоево, Клушинка». Вот и наш дилижанс пожаловал…

Борис крикнул мне:

– Задержи его, я билеты куплю! – и рванулся к кассе, но спустя некоторое время вернулся, разводя руками. – Касса закрылась почему-то!

Бабули уже потянулись к автобусу. Одна из них повернулась к нам.

– Сынки! Вы не русские, чо ли? Залазьте, а деньги водителю отдадите, а то он – мужик сурьезный,