видимо, и зовется совестью, заставило меня позвонить Паганелю и узнать точную дату и время.

Проводить Алексея Алексеевича в последний путь пришло множество народа, старый археолог оставил о себе хорошую память в этом мире. Я стоял недалеко от свежевырытой могилы, под стылым октябрьским дождиком, вокруг застыли незнакомые мне люди… Но мы собрались здесь по одной и той же трагической надобности – и это объединяло нас. На меня вдруг накатили воспоминания: маленькое кладбище нашего городка, такая же глинистая яма, вокруг – человек десять, в том числе и я. Николенькина мама целует холодный цинк запаянного гроба, отворачивается, машет рукой. Мы, пятеро одноклассников, все, кого удалось собрать, на веревках опускаем тяжеленный гроб в яму… Гулко стучит земля по металлу…

От видений недавнего прошлого меня отвлек тот же ужасный звук – глухой, рассыпающийся стук земли о крышку гроба. Все, нет человека…

Домой я приехал ближе к вечеру и сразу завернул к Витьке. Мы сбегали в старый продмаг, «на точку», взяли четыре «огнетушителя» крепленой «Изабеллы», и уже через полчаса все стало в порядке. Сидели в комнате, куда перенесли стол по причине разбитости кухонного окна, и разговаривали «за жись».

– Серега, ты вот ученый! Ну, с образованием, в натуре! – Витька все пытался на своем примере доказать мне, что учение ни к чему хорошему не приводит, а так, только время тратит и голову засоряет. – А я простой советский, тьфу ты, россиянский рабочий, работяга! И сидим мы с тобой за одним столом, и пьем одну дрянь, и даже стаканы у нас одинаковые!

Я медленно отходил от той внутренней напряженности, которая охватила меня на кладбище, Витьку слушал вполуха и жалел, что у меня нет телевизора – почему-то до смерти захотелось его посмотреть.

Мы выпивали, не торопясь, обстоятельно, закусывая колбасой и помидорами, курили, и Витька между тем продолжал свои рассуждения и добрался лично до меня:

– Вот ты сколько лет уже у нас тут живешь? Семь! Видал, блин, почти столько, как я! А пацанов со двора никого не знаешь! Ты же за братву держаться должон! Не, ну че ты лыбишся, Серега?! Я, в натуре, тебе говорю – ты пацан правильный, хотя и с образованием. От своих нельзя отрываться, своя братва всегда поможет, понял?

Я вспомнил «свою братву». Они обычно с утра ошивались у магазина на углу, человек пять сильно помятых «вечных мальчиков», в шмотках середины восьмидесятых и неизменных трико с оттянутыми коленками. Мне опять стало смешно, но тут я попал – Витька рассказывал какой-то похабный анекдот, и я засмеялся вовремя.

После третьей бутылки окружающие предметы утратили четкость, в голове зазвенело, и Витька заявил, что «хорошо сидим, но скучно». Он сбегал к себе и приволок раздолбанный кассетник, из динамика захрипел Шафутиныч, проникновенно поведав нам про митяевскую соседку с ненаточенными ножами. Витька кому-то звякнул по телефону, и спустя минут пять в дверь позвонили – пришел какой-то Толясик, принес еще вина, мы снова выпили, потом еще и еще…

Я пару раз выныривал из алкогольного омута, с кем-то знакомился, пил на брудершафт с какой-то накрашенной блондинкой, плясал, хватаясь за мебель… Еще помню – в комнате полно народу, ревет музыка, на столе, сшибая каблуками бутылки, стаканы и консервные банки, скачет здоровенная грудастая деваха с задранной юбкой, машет жирными ногами в черных прозрачных чулках с затяжками и орет:

– От Москвы и до Находки «Омса» – лучшие колготки!

И все – туман…

Пробуждение напоминало умирание. Жутко болела голова, тошнило, во рту ощущался привкус какой-то дряни – наверное, такой вкус у куриного помета… Ох, мамочка моя!.. Что ж так плохо-то!..

Я медленно разлепил тяжеленные веки – лучше бы я этого не делал! В комнате был жуткий бардак. Стол стоял криво, заставленный банками, тарелками, заваленный окурками, залитый всякой дурно пахнущей жидкостью. Повсюду стояли, лежали, рассыпались кучками битого стекла пустые бутылки, просто чудовищное количество пустых бутылок! От вина, водки, пива и даже шампанского! В довершение всего этого разгрома на противоположной стене, прямо на обоях я увидел размашистую надпись чем-то красным, скорее всего, губной помадой, но, возможно, и томатным соусом: «Серега плюс Надёк равняется… трах- трах-трах!!!».

Пришлось снова закрыть глаза, чтобы не видеть всего этого ужаса. И вдруг откуда-то всплыло недавнее воспоминание: Борис достает из бокса амулет, покачивается серебряный кружок на цепочке, бегут по кругу фигурки людей, животных, изгибает веки бирюзовый глаз… Но теперь мне казалось, что в его взоре не было злобы. Он лукаво щурился, словно говорил: «Что, человече, плохо? А будет еще хуже!».

Я с великим трудом сел на кровати, помотал головой, отгоняя видение, и обнаружил, что я практически голый. Но самое ужасное – рядом со мной, бесстыдно раскинувшись, чуть прикрытая простыней, сладко похрапывала какая-то женщина со смазанным пухлогубым ртом и огромными, дряблыми грудями!..

Минуту я просидел, как буддийский божок, тупо таращась на свою соседку. Наконец, в голову пришли более-менее здравые мысли. Я осторожно встал, нашел одежду, сходил в туалет, но унитаз оказался здорово загажен, и его вид настолько возмутил мой похмельный организм, что меня вывернуло. Потом, правда, стало легче, я умылся, даже почистил зубы, поглядел на себя в мутное зеркало – и не узнал! Весь в пластырях, опухший, обвисший… Как будто про меня сказано:

Я пошел на кухню ставить чайник, и тут проснулась «царевна Будур».

Видимо, она была опытной. Когда я услышал шум в комнате и вошел, моя нечаянная гостья, абсолютно голая, сидела на корточках на полу и сливала в грязный стакан из уцелевших бутылок остатки вина, водки и пива. Мутной жидкости набралось практически полстакана. Женщина равнодушно глянула на меня пустыми, как у куклы, белесыми глазами и одним протяжным глотком выпила содержимое стакана. Меня снова замутило…

С трудом втолковав захмелевшей диве, что продолжения банкета не будет, я кое-как заставил ее одеться и проводил до дверей. Честно говоря, меня мучил один вопрос – было у нас что-нибудь или нет. Но спросить я постеснялся, а иначе определить не мог – я абсолютно ничего не помнил!

В дверях моя случайная подруга обернулась и потянулась поцеловать меня мокрым ртом. От нее пахнуло таким перегарищем, что я довольно грубо оттолкнул женщину. Она уничижительно посмотрела на меня, усмехнулась, пробурчала: «Козел! Импотентная рожа!», плюнула на пол и пошла вниз по лестнице, виляя бедрами и спотыкаясь на каждой ступеньке. Ее фраза, как ни странно, меня утешила, я закрыл дверь и пошел наводить порядок…