В десять часов утра на другой день после выезда из столицы Ермил домчал Маркова до Новой Ладоги. Коляска остановилась у крепостных ворот.

– Ну, Якимушка, дружок, пойдем, – шепнул старик. – Записку Мите сумеешь передать?

– Все, барин, наготове, не беспокойтесь!

Сопровождаемый Якимом, Марков вошел в крепость; часовой у ворот вытянулся и взял ружье на караул. Волнуясь, Егор Константиныч предъявил пропуск выбежавшему из будки караульному начальнику. Тот подержал бумагу в руке и удовлетворился видом печати с орлом.

– Пожалуйте, ваше высокоблагородие!

«Вернусь ли?» – подумал старый токарь, вступая на тюремный двор.

Появление Маркова застало Кулибабу врасплох. Утомленный многодневным дежурством, белобрысый Гараська давно потерял бдительность. Заигравшись с мальчишками в козны, [76] Гараська заметил двух незнакомцев, когда они уже вошли в ворота. «Караульщик» стремглав понесся по двору. Не переводя духу, Гараська добежал до цейхгауза и встретил у дверей Семена.

– Дедынька, пришли! Ой-ой-ой, пришли! – заголосил мальчик и втянул голову в плечи, ожидая заслуженного возмездия.

– Чего там брешешь! – сердито закричал Кулибаба. – Поди прочь да калавурь как следовает, а не то я тоби всыплю…

Но он вдруг смолк и уставился в сторону ворот. Оттуда показался кто-то высокий, важный, с медалями и орденами, а за ним шел слуга в богатой ливрее. А за воротами… За воротами виднелась роскошная коляска, запряженная парой лошадей, и на козлах важный ливрейный кучер.

Семен задохнулся и не сразу мог заговорить. Потом ткнул мальчугана:

– Голову сниму! Бежи предупреди его благородие! А я…

Семен ринулся ко входу. Егор Константиныч увидел, как к нему на рысях бежит высокий сутуловатый старик в порыжевшем мундире, без фуражки, в стоптанных опорках. С зоркостью, порождаемой страхом, Марков заметил, что руки тюремщика трясет крупная дрожь. Вид этих трясущихся рук сразу успокоил Егора Константиныча.

Тюремщик остановился и, вытянув руки по швам, гаркнул:

– Здравия желаю, ваше превосходительство!

– Здравствуй, братец, – ласково, но важно ответил Марков. – Ты кто будешь?

– Старший тюремщик, ваше превосходительство, – еще сильнее вытягиваясь и пуча глаза от усердия, ответил Кулибаба.

– А можно мне вашего коменданта увидеть?

– Так точно, ваше превосходительство! Я сей минут побежу, уведомлю их благородие. Как о вас прикажете доложить?

– Действительный статский советник М… Морозов.

– Слушаю, ваше превосходительство! – Семен кинулся стремглав.

Несмотря на тревогу, Марков не мог не улыбнуться усердию тюремщика. «Однако чересчур уж он старается. Ну, да и то сказать, рыльце у них в пушку. Только бы мне не провраться… Морозов, Морозов, Егор Иваныч…»

Антонина Григорьевна вбежала в столовую, где Рукавицын допивал чай, и дико взвизгнула:

– Троша! Ревизия!

От неожиданности майор поперхнулся, и чай фонтаном брызнул у него изо рта. Удушливый кашель овладел Трофимом Агеичем: майор содрогался, сипел, налившись кровью и стараясь набрать воздуху, а майорша, неистово колотя его по спине тяжелыми кулаками, вопила:

– Ревизоры! Да скорей же, Трошенька!

«Ракитин в цейхгаузе! Снаряд!» – была первая мысль майора, когда крошка выскочила из горла. Крикнув жене: «Мундир готовь!» – он выскочил через заднюю дверь и, теряя по дороге туфли, побежал в цейхгауз. Оттолкнув Милованова, комендант ворвался в помещение. Необычайное возбуждение майора встревожило Ракитина.

– Пр-р-ропадаем! – со свистом выкрикнул майор и, весь зеленый от страха, схватил огромные портновские ножницы и коршуном набросился на шар. – Р…режь! С-стриги!.. Топоры несите! Рубите! – бессмысленно орал он и выхватил ножницами огромный кусок из готовой половины шара.

Ракитин угрожающе выступил вперед:

– Пока жив, уродовать аппарат не позволю!

– Что делать? Погиб… Погиб, как швед под Полтавой… Суд… Каторга… – бормотал Рукавицын.

– Да в чем же наконец дело? – крикнул Дмитрий.

– Чиновники наехали! – истерически завизжал комендант.

У Дмитрия захолонуло сердце: «Ревизия!» Но он тотчас взял себя в руки.

– Довольно малодушничать! – строго сказал он. – Пойдите оденьтесь и встречайте начальство! Бабы, немедленно уйти! Цейхгауз запереть, часового не убирать. (Майор, оживая, с надеждой смотрел на Ракитина.) Если ревизоры начнут проверять заключенных по списку, доложите, что арестант из девятого номера заперт в цейхгаузе по случаю прилипчивой болезни. Будьте уверены, меня не пожелают видеть. Но главное, Трофим Агеич, уверенность и спокойствие! Ведь вы же боевой офицер! Помните – наше спасение у вас в руках!

Рукавицын креп на глазах; казалось, его спрыскивали живой водой. Толстенькая фигурка майора вытянулась, как на смотру.

– Слушаюсь! Будет сделано!

…Семен Кулибаба встретил Рукавицына в передней.

– Ну что, как там они? – спросил Трофим Агеич боязливо.

– Ждуть ваше благородие, я их на скамеечку усадил. Как бы не обиделись! Сурьезный генерал, орденов, медалей – невпроворот. Фамилию ихнюю я со страху запамятовал.

– Сколько их там?

– Одни. И с ими ихний лакей, ваше благородие, очень вредный и пронзительный – по двору шныряеть и усе выглядывает…

– Не было печали, – застонал комендант. – А чего Матренин мальчишка смотрел?

– Прозевал, ваше благородие. А вы пожалуйте мундирчик, а то их превосходительство осерчають…

Застегивая пуговицы, майор шептал:

– Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его. Серебряную ризу к образу справлю, коли пронесет.

Егор Константиныч уже устал ждать. В долгом отсутствии коменданта ему чудилось недоброе. Но вот показался офицер в полной форме. За ним спешил знакомый Маркову тюремщик.

Марков пошел навстречу коменданту:

– Матушка, царица небесная, выручай! Смелей, Егор!

Рукавицын растерялся, и слова рапорта вылетели у него из головы. Трофим Агеич беззвучно открывал рот.

– Ч…честь имеют доложить, ваше превосходительство, – собрался наконец с духом комендант: – Во вверенной мне Ново-Ладожской тюрьме все обстоит…

– Оставьте церемонии, – дружеским тоном произнес приезжий сановник.

– Как-с угодно, ваше превосходительство! Разрешите представиться: майор Рукавицын, Трофим Агеев сын.

– Очень приятно. Действительный статский советник Морозов. Командирован канцелярией строений для осмотра тюремных зданий.

Когда ревизор отрекомендовался строительным чиновником, на душе у Трофима Агеича отлегло и даже