физиономиями, с подбитыми скулами, они кричали и шумели больше всех посетителей трактира. Ксенофонт заворчал:

– Вот, черти, уже успели надрызгаться!

Из угла донесся возглас:

– Давайте, братцы, нашу «Приказную»!

– Теперь ждите, – сказал Первушин. – Пока не споют, Родионов и разговаривать с вами не станет.

Приземистый приказный, с лицом, изрытым шрамами («Первый драчун и забияка», – пояснил Ксенофонт), встал и махнул рукой. В кабаке водворилась тишина. Приказный начал высоким, чистым тенором:

Удивительно было слышать красивый печальный напев из уст обтрепанного и невзрачного человека. Но вот он кончил и по-регентски взмахнул руками. Хор подхватил:

Бесшабашная удаль, дикое раздолье звучали в припеве, захватившем слушателей. Ксенофонт петушиным голоском подтягивал хору.

– Наша любимая, – извиняющимся голосом сказал он.

– Стройно поют, – изумился Егор Константиныч.

– Спелись. Да ведь наших много из духовного звания. Который запевает, его из дьячков выгнали за пьянство.

Кончилась последняя нота припева, и запевала завел:

И снова грянул припев:

– Ну и песня… – прошептал Марков.

– Теперь можно, – сказал Ксенофонт и отозвал в сторону Родионова. – Клюнуло, Фомич, – прошептал он в ухо регистратору. – Старик на все готов. Смотри, насчет моей доли по уговору.

– Не в первый раз, – ответил Иван Фомич.

Сообщники зашептались. Егор Константиныч у стены тоскливо ждал результатов совещания. Заставив Маркова достаточно поволноваться, Ксенофонт подошел к нему:

– Уломал!

– Устроим в аккурате, – подтвердил Родионов. – Дело стоит сотнягу.

– Нельзя ли подешевле? – заикнулся Марков.

– У нас не в церкви, – сурово отрезал приказный. – Опять же возьмите то во внимание: это на всех. Один секретарь полсотни отхватит. Деньги принесли?

– Как то есть, сударь? А если…

– Думаете, обманем? У нас так не водится: взяли – значит, сделаем. А обмани раз-другой – всех давальцев отвадим.

Старик отсчитал деньги.

– На чье имя пропуск писать?

– На мое! – удивленно ответил Егор Константиныч.

– Я вас не знаю! – многозначительно сказал чиновник.

– Мар… Морозов… Егор… Егор Иваныч… – пробормотал растерявшийся токарь.

«Умен старик», – одобрительно подумал Родионов.

– Мы вам, сударь, напишем пропуск от канцелярии строений. Якобы имеете осмотреть здания на предмет ремонта и так далее… Но должен вас предупредить: таковой канцелярии в действительности не существует.

– Однако как же… – растерялся Марков.

– Э, чепуха! У всех этих мелких чинуш столько грешков за душой, что комендант будет только стараться их скрыть, и где уж ему проверять ваши полномочия.

– Вам виднее, – согласился Егор Константиныч.

– Вы только, сударь, держитесь там повнушительнее, нагоните страху побольше. Я вас поименую действительным статским, в генеральском чине, стало быть, будете ревизовать…

Марков собрался уходить, как его остановила неожиданная мысль:

– А как же с доносом?

– С каким доносом? – невинно спросил приказный.

– Что сегодня получили?

– Донос, батюшка, пойдет своим чередом, – хладнокровно объяснил Родионов. – Завтра секретарю представлю, как положено.

– Но как же так? – раскипятился старик. – Тогда мне и пропуск ни к чему. Вы, может быть, и следователей завтра же пошлете?

– А очень может быть. Мы такие дела скоро разбираем, они для нас самые приятные…

Марков бессильно опустил голову. Глаза Ивана Фомича блеснули злорадным торжеством. Он подмигнул Ксенофонту и хлопнул себя по карману. Даже бывалый Первушин изумился искусству приятеля выжимать из «клиентов» все, что возможно.

– Как я понимаю, господин Морозов, вам хочется задержать расследование по делу?

– Так, точно так, сударь!

– С этого бы и начинали. Можно и это сделать.

– Можно? Спасибо вам.

– Мы за «спасибо» не работаем, – ухмыльнулся чиновник.

– Опять платить? – удивился старик.

– А как же? Ведь это дело совсем особь статья. Да мы за это много не возьмем.

– А сумеете задержать?

– Ну, батюшка, нас этим делам не учить. Донос писан тринадцатого числа. К единичке хвостик приспособим, в двоечку превратим. И вручим мы его не шестнадцатого, а двадцать шестого, вот вам и десять дней отсрочки!

Оба писаря захохотали. Регистратор свернул ладонь горсточкой и дружески подталкивал старика в бок. Егор Константиныч со вздохом выложил еще пять золотых.

…Дельцы из Тайной не обманули: в назначенный срок пропуск на имя канцелярии строений советника Морозова был доставлен. Старик, запершись в кабинете, долго рассматривал бумагу.

«На какие дела приходится пускаться в старости. Ах, Митя, Митя…»

Утром к крыльцу подкатила щегольская пароконная коляска, взятая напрокат из ближайшего извозчичьего двора. Вожжи держал толстый кучер Ермил, а рядом сидел улыбающийся Яким. Оба были в богатых ливреях, купленных для этой поездки. Взглянув на коляску, на дорогих лошадей, на сытых, довольных слуг, всякий сказал бы: «О, какой важный барин едет…»

Но смутно, тревожно было на душе у этого «барина». Егор Константиныч долго втолковывал жене, что если он не вернется из Новой Ладоги, то она должна идти к Бутурлину и умолять его спасти старого товарища. Михайлу Васильича Марков решил в дело больше не впутывать.

Коляска тронулась. Марья Семеновна стояла на крыльце и мелкими частыми крестами крестила отъезжающих.

– Митенька, Митя, бедный мой сыночек… – с плачем повторяла она. – Мне бы, глупой, старой старухе, в той постылой крепости побывать… – В уме складывалось причитание: – Я бы рыбкой поплыла по Неве-реке, приплыла бы я под стены тюремные… День и ночь я ждала бы и слушала, не услышу ли я милого голоса… Я бы пташкой обернулась залетною и летала бы над тюремными кельями… День и ночь я глядела б в окошечки, не увижу ли я милого личика… Я бы мышкой обернулась проворною, проскользнула бы я в малую щелочку…

Давно улеглась пыль, поднятая коляской, а Марья Семеновна все стояла на крылечке и смотрела вслед.