платформе, составлявшей большую часть пола. Дом зажиточный, не хижина какая, — в длину восемь добрых шагов, в ширину — шесть, крыша высокая, крыта соломой, изнутри, правда, почернелой от копоти. Под стропилами крыши устроены навесы, грубовато сплетенные из бамбука, — там припасы всякие хранятся. Стены — дощатые. Доски, конечно, вручную обтесаны, да зато уж друг к другу прилажены прочно, ни единой щели, сквозь которую в дом могли бы проникнуть, на горе его обитателям, ветра да морозы зимние. Балки и столбы в доме — тоже деревянные, вытесаны из стволов древесных, что, кстати сказать, сразу заметно. Конечно, кора срезана и ветви спилены, но все равно: ствол — он и есть ствол. Как и крыша с изнанки, все дерево потемнелое, прокопченное дымом бесчисленных огней, что зажигались в этом доме, дабы спастись от холода и приготовить еду. Стены намертво, стык в стык, пригнаны друг к другу хитрыми сочленениями, — даже деревянных колышков для укрепления почти не понадобилось.

Огонь Дзиро развел в углублении в центре платформы, на которой они с Кадзэ сидели. Там, в открытом пространстве меж досками пола, виднелся очаг с каменными стенами и земляным дном, где теперь жарко пылали уголья. Над огнем, на длинной веревке, перекинутой через одну из поддерживавших крышу балок, был подвешен железный котелок, а в нем приятно булькала кипящая каша. В любой момент — стоило лишь потянуть свободный конец веревки вверх или опустить вниз — Дзиро мог уменьшить или увеличить жар под котелком.

Серые столбы снова и снова поднимались от очага, клубились над котелком, тянулись выше, к прокопченной крыше. Предполагалось, что дыму следует выходить через специально проделанное для того отверстие у самого карниза, однако желаемое не вполне соответствовало действительному и в реальности едва не весь дым так и оставался в доме, висел плотной завесой, ел хозяевам глаза и заставлял заходиться сухим, жестоким кашлем.

Высоко, над балками, почти у самого центра, под соломенной крышей висел амулет — выкрашенная в черное стрела, наконечником на северо-запад, в «дьявольском», несчастливом направлении «кимон». Веревка, на которой была подвешена стрела, была конопляной, как и положено сообразно закону синтоистской религии. Надлежало той стреле отгонять от дома злых духов. Еще дед Дзиро и плотник, что дом этот для него строил, подвесили стрелу-амулет под крышу — давным-давно, больше девяноста лет с той поры минуло. А помогала им в возведении дома вся деревня, от мала до велика, — как помогали односельчанам строить дома и сам Дзиро, и отец его, и дед… Деревенский дом — крепкая штука. Коли не уничтожат его пожар, землетрясение либо война — века простоит, на радость потомкам, которым только и дела — время от времени малость его подновлять. Балку там сменить, солому на крыше — ну, что там подгниет иль в негодность придет от ветхости. Дом — он ведь навроде рода или селения: главное, чтоб сама конструкция выжила и выстояла, а что с какой-нибудь отдельной досточкой станется — не столь и важно.

Приготовилась каша. Наложил Дзиро полную миску, подал с поклоном Кадзэ. Тот миску принял — и тут сделал нечто совершенно невероятное. Шутка ль сказать — кивнул слегка, дескать, благодарю за предложенное угощение!!! Самурай — крестьянина поблагодарил! Дзиро пять десятков лет на свете прожил — и ни разу в жизни ни один самурай ему даже спасибо сквозь зубы не сказал, не то что поклониться или кивнуть. Так обалдел угольщик — чуть было половник из рук не выпустил!

Кадзэ же и бровью не повел — ну, ровно и не совершил он ничего такого особенного. Одной рукой поднял миску повыше, в другой зажал палочки для еды «хаши» и аккуратно отправил немного каши в рот. Вдохнул воздуха, чтоб остудить малость горячую еду.

— Вкусно, — сказал просто.

Дзиро изумленно уставился на благородного гостя. Странный человек этот воин, не вдруг его и поймешь. Вон — вернулись они все вместе в селение Судзака, а дальше разошлись кто куда. Господин советник — тот в усадьбу княжескую побрел, доложить светлейшему, что да как. А Дзиро — тот первым делом завтрак самураю заезжему предложил, только тот отказался весьма вежливо — дескать, на заре еще в харчевне придорожной рисовых колобков «нигири» чуть не до смерти накушался.

А дальше-то что? Ничего вроде особого. Дзиро все утро по деревне мотался, уголь покупательницам многочисленным разносил, за опоздание да за цены вздутые извинялся. А ронин по имени Кадзэ тоже по селению бродил — смотрел, ровно отыскать там что-то пытался. Ишь ты — самурай в горной деревеньке! Зашептались крестьяне, занервничали, — жуть. Но Дзиро то и в радость было, ведь женщины, испуганные до смерти бродящим по улице ронином, не в силах по поводу повышения цен на уголь сильно орать были.

Кадзэ тем временем осмотрелся как следует. Враз понял — перед ним обычная горная деревушка — «бураку», а вовсе не густонаселенное селение — «мура». А бураку — н-да… Группка усадеб крестьянских — не больше. Вот из нескольких таких бураку и вправду нормальное мура собирается. Только здесь — в горах — разве ж возможно такое? Каждый крестьянский двор — ровно сам по себе стоит. Сколько ж таких хуторов надобно, чтоб несколько бураку составить?

День прошел — и ладно. А после Дзиро ужин готовил, да все смекал — чего же ждать от столь таинственного самурая? Ох, не видать добра, — никогда раньше в доме у него воины благороднорожденные не останавливались. По сути, с тех пор, как жена его любимая в лучший из миров ушла, у него и гостей-то, почитай, не случалось. Как ни гляди, как ни крути, — все едино воин или оскорбленным себя почтет, или просто на еду жалкую прогневается! Может, и поколотит жалкого крестьянина — с чего, мол, блюдами столь грубыми его достоинство оскорбляет?

Нет. Чего Дзиро-угольщик от господина самурая точно не ждал — так это благодарности.

— Позвольте украсть у вас минутку, благородный господин, — залепетал одуревший Дзиро. Помедлил немного. Подполз к краю платформы. Поднял одну из досок. Какие железные гвозди? Для крестьянина, пусть и зажиточного, то — роскошь невозможная. А костыли деревянные попросту неудобны. Нет, всяко лучше просто свободно располагать доски пола на деревянном каркасе…

Дзиро дотянулся до подпола. Торопливо извлек оттуда глиняный горшок, обтянутый по верху куском холстины. Сорвал трясущимися руками холст и сунул горшок едва не под нос самураю.

— Не желает ли благородный господин солений?

Самурай заглянул было в горшок — и тотчас отшатнулся. Слишком резкий запах ударил ему в ноздри, заглушив и вечный аромат дыма, и даже острые испарения угля и торфа, шедшие с земли. Горшок был до краев полон редиса и рубленой капусты, крепко замаринованных в уксусе с солью. Однако он невозмутимо извлек из горшка палочками для еды немножко солений. Откусил — и не поморщился.

— Вкусно, старик… Но остро. Мухи на лету сдохнут!

— Сам готовил, господин, — позволил себе ухмыльнуться Дзиро. — Острые соления, сказывают, жизнь продлевают.

— И сколько ж тебе лет?

— Уж больше пятидесяти!

Для простого крестьянина пять десятков лет — возраст поистине древний. Да и для самурая-то, в сущности… Боги, да ныне мальчишки в первый раз в бой идут — двенадцатилетними! Девушек благородных замуж выдают от силы в четырнадцать, средь простолюдинов уже тридцатипятилетнюю женщину почтительно именуют «обаа-сан» — «бабушкой»! Крестьянин, перешедший рубеж сорокалетия? Чудо, не иначе! Вон самому Кадзэ уж почти тридцать один, непростой для воина возраст. Случилось ему пережить судьбоносный двадцать девятый год, когда сами боги решают — жить самураю иль умереть. Но и то правда — тяжким и судьбоносным тот год был для него, не зря люди о власти чисел болтают. Погибла в тот год жизнь его, как ваза хрупкая, в осколки разлетелась. Все изменилось, и ни единая из тех многих перемен — не к лучшему… К чему думать, впрочем? Он лениво пошарил палочками в горшке и извлек еще немножко солений.

— Бедная у вас деревня, — заговорил Кадзэ лениво, продолжая совать в рот то кашу, то редиски.

— Демоны нас одолели, господин, — отвечал Дзиро.

— В каком смысле?

Сколь ни расслабился угольщик, отогревшись душой в вежливости высокородного гостя, но лишнего говорить все же не следовало.

— Много бед нас гнетет, господин, — буркнул он уклончиво.

— Ну какие же, к примеру, беды?

— Князь провинции нашей… он… не сочтите за непочтительность, господин… словом, странный он