Краем глаза судья заметил — господин смотрит на него удивленно, с некоторым даже уважением.
— Любопытные замечания, драгоценный Нагато, — заговорил он наконец, и судья гордо выпрямился, ибо его светлейшество весьма нечасто называл его по имени. — Но отчего вы решили, что торговца убил именно ронин?
— Слишком много он знает об обстоятельствах преступления, — честно ответил Нагато. — Он первый сказал, что торговца убили далеко от перекрестка. Дал понять к тому же, что ему известно и еще немало, — но отказался отвечать, что именно. Соизвольте подумать, господин мой, — откуда пришлому человеку столько знать об убийстве, коль не сам он и убил?
И снова тихонько забарабанил сложенный веер по изысканно-прозрачной ладони. Наконец князь Манасэ произнес:
— Ах вот как? А мне казалось — сначала тело обнаружил угольщик, и уж только позже он заметил ронина, идущего к перекрестку по дороге со стороны провинции Удзен?
Вот оно! Нагато решил сделать наконец победный ход — сообщить князю то, до чего и сам едва не только что додумался.
— Сдается мне, ронин и угольщик — соучастники убийства! Да, господин мой, да! Может, ронин заплатил крестьянину, может, и запугал, — кто его знает. Но одно несомненно, светлейший, — угольщик лжет и насчет того, где нашел убитого, и насчет того, когда ронин на перекрестке появился.
— Надо же, как любопытно вы мыслите, дорогой Нагато, — усмехнулся князь. — Знаете, я даже удивлен, — как вам удалось додуматься до подобного?
Сказать, что в голосе Манасэ звенела ирония, — значило сильно преуменьшить, однако обалдевший от собственной значимости Нагато насмешки не заметил. Наоборот, послышались ему в словах господина и изумление, и даже некоторое восхищение. Судья радостно склонился в поклоне до земли.
— Но все-таки… что же дальше, драгоценный мой? Может, вы арестуете этого самурая? — протянул князь Манасэ, вновь поднося к капризным губам веер. Яснее ясного дал понять, как скучно подлинному аристократу вникать в столь пошлые вопросы управления провинцией!
Нагато испуганно облизнул губы. Задышал чаще. Снова переломился в земном поклоне — на сей раз в знак смиренной покорности.
— Простите мою дерзость, — произнес с запинкой, — господин мой… Только сдается мне, что не так- то легко самурая этого арестовать будет. Силен он и искушен в искусстве меча. А люди мои — не сердитесь, светлейший! — люди мои… одним словом… ну, как бы выразиться…
Князь Манасэ смотрел на судью с холодным, спокойным интересом, — ровно на цикаду доселе неизвестной породы.
— Вкратце говоря, — резюмировал он, — вы попросту боитесь арестовать этого самурая.
Нагато поник повинной головой:
— Не то чтоб прямо так, господин мой, но… увы…
Тут оставалось только одно — в сотый раз склониться в поклоне.
— Ладно, — повел плечом Манасэ. — Я выслушал вас. Подумаю, что следует предпринять по этому поводу… когда найду свободное время. Если найду. В конце концов, что значит в нашем изменчивом мире смерть какого-то банального торговца? Право, даже сия простонародная тема разговора — и та уже меня утомила.
Тонкая белая рука раздраженно взмахнула веером, словно муху назойливую отогнала.
— Вы свободны, судья. — Манасэ так и не соизволил поднять голос. — Когда мне доведется поразмыслить об услышанном, я позову вас. А теперь — удалитесь.
Нагато торопливо поклонился напоследок и, пятясь, с поистине удивительной скоростью покинул кабинет князя. Вышел. Закрыл за собой дверь. Привалился к стене — и издал вздох облегчения. Обошлось! Господин ни вопросов особо не задавал, ни самурая проклятого арестовать не потребовал. Ничего хорошего не ждал Нагато от разговора с князем, — а вот, поди ж ты, как свезло!
Едва не вприпрыжку судья помчался прочь от замка…
От жилища князя до селения — едва четверть часа ходу. Шел Нагато по тропинке, щурился на солнышко, а в груди так и пело — славно обошел, обхитрил странноватого господина! Слишком часто и слишком явно давал князь понять, что считает судью круглым дураком. Слишком часто смеялся, когда отвечал старательно Нагато на загадочные, непонятные его вопросы. Сволочь надменная. Что — съел?
И пускай князь взял себе за моду разговаривать долго и изысканно, как придворные кавалеры былых времен, — Нагато ль не знать? Манасэ — примерно такой же потомок древнего аристократического рода, как и сам он, боги прости. Оба они из самурайских семей происходят. Ну да, подзабыл Нагато за долгие годы спокойной жизни смертоносное искусство меча, а все же — выйди к тому, нет, не сплоховал бы он в поединке с князем. Может, еще и выиграл бы, да только не допускают железные законы священного самурайского долга подобных поединков. Помыслить не смей! Вся деревня знает: привалила в битве случайная удача худенькому парню с бледным, болезненным лицом, и вот сидит он теперь в полутьме покоев княжеского замка. Полновластный властитель и повелитель провинции, чтоб ему сдохнуть! И высший долг судьи Нагато — служить этой ошибке природы до последней капли крови. Ага. Как же.
Нагато яростно, с чувством сплюнул в лопухи на обочине.
Эх, жизнь, жизнь… Что она, подлая, с людьми делает? Нагато частенько, особенно будучи под хмельком, задумывался о том, сколь несправедлива судьба вообще и к нему в частности. Да, конечно, даже с самим собой о таком говорить — уже опасно. Но с другой стороны, что в эти дни черные вообще безопасно? Боги милостивые! Да вон сам покойный Верховный правитель Японии Хидэёси Тоетоми в крестьянской хижине родился — и на какую высоту воспарил! Так отчего бы благороднорожденному самураю вроде Нагато Такамасу и не помечтать втихомолку о вокняжении в этой маленькой полунищей провинции? От всех земель доходу — сто пятьдесят коку риса, а на коку риса едва-едва один воин год проживет! В общем, ничего дурного в мечтах своих господин судья не видел, да и не позволяло ему воображение воспарять фантазией выше управления крошечной горной провинцией, кою и на карте с трудом разглядишь. Но мечты мечтами, а реальность — реальностью. Крестьяне и торговцы деревенские — те перед Нагато, ясное дело, склонялись и раболепствовали. А кем он еще правил? Никем. Главное — в собственном доме за пустое место считали…
Благородная госпожа теща Нагато дожила, змея ядовитая, до шестидесяти одного года — священного для японцев возраста, в котором мудрость старца или старухи признавалась неоспоримой. Доживи до шестидесяти одного — и измывайся над домашними, как душа пожелает. Не сказать, конечно, что госпожа теща роняла свое высокое достоинство до прямых издевательств над Нагато, — нет, домом она управляла по всем правилам самурайской вежливости. Но выражала свое разочарование принятым в род зятем напрямую, без обиняков и экивоков.
Да. Не убавить, не прибавить. Не родился господин судья полноправным отпрыском рода Нагато, и знала стерва старая, куда метить, снова и снова повторяя, сколь не прав был ее покойный ныне супруг, когда спьяну порешил породниться с первым же попавшимся щенком из якобы знаменитой семьи. Судья, заметить надо, тоже считал — брак его стал великой ошибкой. Впрочем, причины для такового мнения у него были несколько иные…
Господин судья родился первенцем небогатого, не слишком знатного, но прославленного в боях самурая Отта Масахиро. Древний закон гласит: сын первородный — наследник отцовского титула и усадьбы. Отчего же маленького Такамасу отдали на усыновление в иной — не имевший прямых наследников — род? Очень просто. Не был он настоящим сыном господина Отта. Матушка его опозорила и себя, и родителей своих — вступила в незаконную связь неведомо с каким мужчиной. Беременной ее замуж и отдали, а то с чего бы отдавать сына-первенца в усыновление? Судья прекрасно понимал — не отцом ему был господин Отта. А кто да как матушку его вверг в позор, так и не узнал, да, если честно, особо и не тщился…
Невнятно как-то? Ладно. Начнем сначала. Значит, благородная девица из весьма знатного рода, говоря по простоте, залетела и с благодарностью пошла за худородного, не отягощенного богатством, но смелого господина Отта, на коего, в ином случае, и посмотреть бы не соизволила. Быстро все получилось. Но с другой-то стороны, трудны лишь брачные переговоры меж семействами равного происхождения. Вот там, и верно, годами послы из замка в замок ездят, утрясая — сколь золота и земель дадут родители за
