– Слушаю, ваше величество.
– Да, к слову: ты как же до Штеттина добирался из деревушки, где тебя Алешка опоил? Милостыню просил?
– Чтоб я у немцев стал милостыню просить! – Егор даже покраснел от негодования. – Ни в жизнь! Токмо трудом зарабатывал пропитание.
– Молодец! Русское имя перед чужими народами позорить нельзя! Нам ведь немцы лишь на время надобились. А вот дай срок, лет через десяток наши умельцы покажут Европе, чего русский человек стоит! И ежели какой русский своим умом добьется до нового, мне то в тыщу раз дороже!
С этого памятного для Егора дня запала ему на ум мысль самому усовершенствовать производство пороха, чтобы перегнать иностранных мастеров. Но, боясь прослыть в глазах царя хвастуном, он не сказал ему об этом ни слова.
Воскресенский отправился с царскими указами к Апраксину, а Марков начал готовиться к путешествию по Голландии. Он снял комнату у вдовы рыбака Марты Тильман и, практикуясь в языке, целыми днями разговаривал с хозяйкой и ее двенадцатилетней дочкой Фридой.
Глава IV. В поисках мастера
Шел февраль 1717 года. В Голландии уже наступила весна. Егор Марков ехал на плоскодонной барже, совершавшей обычный рейс по одному из бесчисленных каналов, прорезающих Нидерланды по всем направлениям.
В серой фуфайке, в длинных и широких штанах, в кожаной шляпе с узкими полями и в стучащих при ходьбе деревянных башмаках, Егор напоминал голландца. Лицо его, Узкое, худощавое, бритое, серые пристальные глаза и русые волосы делали его похожим на других пассажиров баржи. Но при первых же его словах в нем сразу угадывали чужестранца. Впрочем, флегматичные голландцы ни о чем не расспрашивали его.
Баржа медленно шла по каналу; ее тянула на бечеве пара лошадей, шагавших по берегу.
В хорошую погоду все пассажиры высыпали из внутренних помещений на палубу. Женщины вязали чулки, фуфайки, смотрели за малышами, чтобы те не подбегали близко к борту. Мужчины курили коротенькие трубки, лениво перекидывались словами и ровно ничего не делали.
Егор путешествовал на баржах уже много дней, а ему казалось, что он находится все на одном месте: так однообразен был голландский пейзаж. Все те же разбросанные по равнине домики, раскрашенные в различные яркие цвета и обязательно под красными черепичными крышами; около каждого домика – корова, задумчиво пережевывающая жвачку; куча ребятишек: одни мастерят рыболовные снасти, другие с удочками сонно сидят на берегу канала или стараются зачерпнуть из него рыбу сачком.
И везде ветряные мельницы, без которых Егору уже немыслимо было представить себе Голландию. Куда ни бросал он взор – повсюду виднелись ветрянки, до самого горизонта, затянутого туманной дымкой. К иным подъезжали лодки с мешками зерна, на других распиливали лес, ковали гвозди… Но были и такие мельницы, возле которых незаметно было присутствие человека: это водочерпалки. Лениво махая длинными заплатанными крыльями, водочерпалки приводили в действие черпаки или насосы, осушавшие озера и болота; из-под их оснований по деревянным желобам стекала в каналы глинисто-желтая вода. На такие мельницы лишь раз в две-три недели наведывался механик; он осматривал их, приводил в порядок и снова надолго исчезал.
От спутников по путешествию узнал Егор, что если бы не эти водочерпальные мельницы, то Голландия через несколько лет снова покрылась бы водой, из-под которой она выбралась с таким трудом. Ведь значительная часть Нидерландов находится ниже уровня моря и обратится в озеро, если искусственным путем не отводить воду.
Маркову не везло: в течение трех недель побывал он на нескольких пороховых фабриках, но ни один хозяин не согласился освободить своего мастера от работы.
Егор возвратился в Амстердам и доложил царю о неудачном результате своего путешествия.
– Так я и знал, – задумчиво произнес царь, выслушав рассказ Егора, – Здесь с пороховыми фабрикантами не сговоришься. Один способ – найти мастера, уволенного от работы по старости лет, и уговорить его на отъезд в Россию. Такой, быть может, наладит нам пороховое дело.
Егор Марков чуть ли не в первый раз в жизни не был согласен с царем. Ему хотелось отправиться домой, в Петербург, и там заняться изучением порохового дела, чтобы внести в него усовершенствования. Но заявить об этом царю он побоялся: а вдруг у него не выйдет, вдруг он только протянет дело?…
– Начну снова искать мастера, ваше величество, – упавшим голосом произнес Егор.
Царь, не зная, о чем думает Марков, сказал:
– Ничего, не робей,
Егор Марков снова взялся за поиски. Теперь он уже довольно хорошо говорил по-голландски, но не любил лгать и не скрывал, что он русский.
Долго колесил Егор Марков по Голландии, из одного конца страны в другой. Наконец, когда он уже совсем начал терять надежду, судьба столкнула его с Питером Шмитом, который согласился работать в России. Шмит оказался упорным, жадным и прижимистым человеком. Переговоры с ним тянулись долго, так как, испугавшись, не продешевил ли он, мастер выставлял все новые и новые требования, доводя до бешенства не только Маркова, но и самого русского посла, князя Куракина, который принимал участие в составлении договора.
После долгой волокиты был наконец заключен контракт с Питером Шмитом:
«…Дана будет ему, Питеру, комиссия за первого мастера фабрики и суринтенданта[156] над всеми порохами, надлежащими в службу его царского величества, и чтоб во всем государстве завести ему, Питеру, фабрики всякого пороха; а жалованья ему, Питеру, класть по сту флоринов[157] на месяц.
Суринтендант со всею фамилией, опричь жалованья, чтоб имел квартиру бесплатно, такожде дрова и свечи.
…Перевезена была бы его, Питера, фамилия и багаж свободно до города, где его царское величество постановит вышепомянутую фабрику учредить.
…С подписью сего должен он, Питер, в службу его царского величества ехать немедленно…»
Но долго еще мучил Маркова Шмит новыми требованиями и придирками; выпрашивал отсрочки под тем предлогом, что ему необходимо купить инструменты.
Егор вздохнул свободно, лишь усадив Питера Шмита в повозку и усевшись с ним рядом. В другой повозке лежали старательно упакованные тюки багажа. Охраняла багаж жена порохового мастера, Елена.
Весь переезд должен был совершиться по сухопутью, так как Шмит не переносил морской качки.
Глава V. В цесарской земле
Петр Алексеевич энергично занялся розысками сына. Во все концы полетели письма: в Мекленбург – к генералу Вейде; в Питер – к Меншикову; в Вену – к русскому резиденту[158] Веселовскому; и, наконец, к самому австрийскому императору Карлу VI.
Рассказ Маркова о маршруте царевича заставлял предполагать, что Алексей направился в Вену. Но царевич был хитер; даже нежелательным ему присутствием Маркова он мог воспользоваться, чтобы затруднить розыски и, отделавшись от царского механика, мог круто изменить направление своего пути.
Карла VI Петр просил отправить Алексея обратно в Россию, если тот нашел убежище в его владениях, дабы он, «царь, сына отечески исправить для его благосостояния мог».
Веселовскому приказано было ловить тайные слухи, рассылать агентов, не жалеть золота, но разведать о месте, где укрылся царевич. За невыполнение приказа грозила жестокая кара.
Меншикову предписывалось действовать на месте, в Петербурге, и выпытывать следы Алексея у его сторонников и слуг.
В Петербурге еще до получения царского письма поднялась тревога. Царевна Марья Алексеевна вернулась в столицу и приехала навестить детей Алексея. Поднимая и целуя маленьких Наталью и Петра, царевна горько расплакалась:
– Бедные сиротки! Нет у вас ни отца, ни матери!
Царевна Марья плакала неспроста: хотя племянник под Либавой не открыл ей свои планы, однако она их разгадала и сердцем почуяла, что Алексей бежал от грозного отца.