объявил, что теперь они будут держать направление на Франкфурт-на-Одере.

– Там живет славный германский медикус, с коим хочу посоветоваться о своем здоровье.

Удивленный Егор ответил:

– Ваша воля выбирать путь.

– То-то! Я к тому говорю, чтобы ты потом не вздумал обносить меня перед батюшкой: мешкали, мол, в дороге…

– Посмею ли я?

– Ступай!

Путешествие продолжалось, подозрительно поспешное.

Смятенную душу Алексея начали обуревать новые сомнения: хорошо ли он делает, завозя Маркова так далеко в Германию? Не раскрывает ли он этим чересчур ясно свои намерения? Кончилось тем, что Егора опоили в деревушке Мариенталь.

Оставив Маркова в гостинице «Три курфюрста» бесчувственного, полумертвого от слишком большой дозы снотворного, царевич в страхе мчался день и ночь, останавливаясь на станциях лишь для того, чтобы поесть. В станционных книгах он прописывался под разными фамилиями и строго-настрого приказал сопровождающим не открывать его настоящего имени и звания.

Но вот и владения императора. Наконец-то!

Отворив окно кареты и взглянув на цесарскую землю, Алексей с восторгом воскликнул:

– На свободе!

Егор Марков очнулся. Кто-то назойливо тормошил его и противным сладким голоском жужжал:

– Bitte! Stehen Sie auf! Bitte! Stehen Sie auf! Bitte! Bitte![148]

Егор пошевелился. Тупая боль ударила в затылок и виски. Он мучительно застонал. Голос обрадованно воскликнул:

– Er ist lebend![149]

Марков открыл глаза. Над ним склонился Курт Мейнеке, хозяин гостиницы «Три курфюрста». За хозяином толпились толстые незнакомые немцы.

– Что со мной? – через силу пробормотал по-немецки Егор.

Обрадованный немец быстро заговорил. К счастью, он по нескольку раз повторял одно и то же, и Егор понял из его рассказа, что лежит без сознания вторые сутки и что хозяин уже потерял надежду увидеть его в живых, а потому призвал соседей, чтобы в их присутствии в последний раз попытаться привести его в чувство.

– А где царевич?

– Какой царевич?

– С которым я еду!

– Разве этот вельможа сын царя? – полюбопытствовал Мейнеке.

– Не все ли вам равно? – устало прошептал Егор, – Скажите только мне, где он?

И тут Егор узнал такое, чему поверил с трудом. Оказалось, что, когда он потерял сознание, слуги царевича положили его на постель в каморке гостиницы и вместе со своим господином пустились в путь. А о нем, Егоре Маркове, сказали: «Этот пьяница пускай лежит, пока не протрезвится. А когда встанет, придется ему путешествовать одному, и поделом: скверным поведением он опозорил своего господина!»

– А деньги? – встревожился Егор. – Они оставили мне денег?

Курт Мейнеке сухо ответил:

– Только за ваш трехдневный постой.

Егор схватился за голову; невыносимая боль разламывала ее, а к физическим мучениям присоединились еще и нравственные. Завезен в глубь Германии и предательски брошен один, без денег, без подорожной… Ведь Меншиков, поручив Егора царевичу, не счел нужным написать свидетельство, удостоверяющее личность Маркова.

– Выйдите все и дайте мне покой, – попросил Егор. – Жив я останусь, вам хлопот не будет.

Немцы ушли, а Егор Марков погрузился в глубокое раздумье. Как объяснить происшедшее? Ославить его, Егора, пьяницей!.. Марков вспомнил: сам царевич накануне поднес ему кубок, а когда Егор стал отказываться, Алексей Петрович прикрикнул:

– Али за мое здоровье выпить не желаешь?

Егор выпил. Потом все закружилось перед его глазами…

Какая была цель жестокого поступка? Марков знал давнюю неприязнь к нему Алексея, неприязнь, начавшуюся с той поры, когда они вместе учились токарному искусству у Людвика де Шепера. Может быть, Алексей Петрович хотел таким способом уронить царского механикуса в глазах царя? Но Петр знал исполнительность своего любимца и едва ли поверит наветам[150] царевича.

«Нет, тут другое, – решил Марков. – Я мешал ему. Царевич едет не к отцу!»

Мысль показалась Егору неоспоримо ясной. Он вспомнил все подозрительные факты, вспомнил, как бегали глаза царевича, когда он сообщил о своем решении ехать через Франкфурт-на-Одере.

– Бежит на чужбину! – прошептал Марков. – Он замыслил измену!

Перед Егором встал вопрос: как поступить? Возвращаться на родину или продолжать путь к царю? Куда ближе?

Марков раздумывал недолго: как ни трудно это, он будет продолжать путь в Копенгаген. Царь ждет его; с улучшением способа выделки пороха мешкать нельзя. И другая задача лежит на нем, Егоре: довести до сведения Петра Алексеевича о бегстве царевича.

На следующее утро Марков покинул гостиницу и, провожаемый насмешливыми взглядами хозяина и слуг, зашагал по грязной дороге.

Продолжать путь на Франкфурт не было смысла. Егор повернул на север, к Штеттину.

Хорошо еще, что за время поездки с царевичем Марков не упускал случая усовершенствовать свои познания в немецком языке; теперь он мог объясняться, расспрашивать о дороге.

Просить милостыню Егор не хотел. Высмотрев дом побогаче, он стучал в дверь. Вышедшему на стук бюргеру или хозяйке предлагал свои услуги.

– Могу починить часы, – объяснял он на ломаном немецком языке. – Веялку поправить, плуг, детскую коляску…

Если не находилось работы по механической части, Егор брался наколоть дров, вычистить колодец; он не брезговал никакой трудной или грязной работой.

За труд его кормили, давали ночлег. Проработав три дня у кузнеца, Егор получил сильно поношенную, но теплую куртку: ведь его бросили в одном кафтане, а уже наступил ноябрь, начинало подмораживать.

Не падая духом, не унывая, когда целый день приходилось шагать с пустым желудком, Егор Марков неуклонно продвигался к северу.

Через тринадцать дней, усталый, но бодрый, Марков добрался до Штеттина.

Город Штеттин, важный торговый порт на берегу Балтийского моря, был одним из крупнейших городов Померании, онемеченного славянского Поморья, и в старину назывался Щетин. Этим лакомым кусочком стремились завладеть многие. Сильно укрепленный, Штеттин после трехмесячной осады был отвоеван у шведов русской армией под начальством Меншикова. Это произошло осенью 1713 года. Завоеванный город Петр отдал в управление прусскому королю, своему новому союзнику.

Егор Марков надеялся получить в Штеттине средства как можно скорее добраться до царя. Ему пришлось на деле увидеть «добрые чувства» прусских союзников.

Маркову, в его рваной куртке и разбитых сапогах, не удалось добиться приема у прусского губернатора. Пришлось объясняться с одним из адъютантов – надменным юным офицером.

Презрительно выпятив нижнюю губу и поигрывая хлыстиком, офицер рассматривал Маркова.

– И, следовательно, вы пытаетесь меня уверить, что вы отстали от свиты русского кронпринца? Весьма неправдоподобная история!