бултыхать! И опять же, как вы помогли рабочим, что серу просеивают! Теперь ситья двигают вашим приводом через стенку, в анбар не заходя. Дал вам бог соколиный глаз, неча сказать!

– Привычка ко всяким механическим ремеслам, – скромно сказал Егор.

– Нет, не говорите! Привычки мало – надо талант иметь! Превеликое от меня почтение и низкой поклон Ивану Семенычу! Ваш сюда приезд ему сотни три рублев лишку на год принесет.

Царевич Алексей выехал из Петербурга 26 сентября 1716 года. С ним были Афросинья, ее брат Иван Федоров, глуповатый малый и любитель выпить, еще трое слуг и Егор Марков. Ивану Афанасьеву царевич дал наказ говорить всем: «Царевич поехал в Копенгаген, к государю».

Тяжелая дорожная карета медленно покатилась по набережной Невы.

Петербург разрастался и хорошел с каждым годом. В нем уже насчитывались десятки улиц. Прямые и длинные каналы с берегами, укрепленными сваями, чрезвычайно украшали город.

Царевич смотрел в открытое окно кареты. Погода была прекрасная. Нева, чуть взволнованная легким ветерком, бежала глубокая и темная; на речном просторе мелькали паруса. Домики на берегах реки выглядели свежо и нарядно, слышались веселые голоса людей. Но на душе у царевича было сумрачно и пусто.

Как встретит его заграница? Где удастся укрыться от страшного отца? Были моменты, когда царевичу хотелось приказать кучеру:

– Поворачивай обратно!

Но он молчал.

На углу Большой Невской перспективы[144] и Морской улицы достраивался большой каменный дом. Плотники устанавливали стропила.

Высокий, крепкий мастеровой в холщовом фартуке оторвался от работы, посмотрел вниз, приложив щитком руку к глазам, чтобы заслониться от солнца.

– Кажись, царевича карета, – заметил мастеровой.

– Гуляют, – хриплым голосом отозвался подручный, чумазый подросток.

– «Гуляют», – передразнил плотник. – Ты чего, Ферапошка, рот разинул? Смотри, галка залетит! Беги к десятнику за гвоздями. Боярское дело – гулять, в каретах раскатывать, наше дело – работать!

Плотник наклонился и стал обтесывать стропилину.

Алексею показалось, что сенат и Меншиков скупо снабдили его деньгами. Царевич занял в Риге у оберкомиссара Исаева пять тысяч червонцами и две тысячи рублей мелочью.

«Теперь хоть и до Рима, так хватит», – облегченно подумал Алексей.

Около Либавы царевич встретил тетку Марью Алексеевну, возвращавшуюся из Карлсбада в сопровождении Александра Кикина.

Марья Алексеевна и царевич долго разговаривали наедине. Марья Алексеевна ненавидела царицу Екатерину, она всей душой была за Евдокию Лопухину.

Царевна упрекнула племянника:

– Забыл мать! Ничего не пишешь, не посылаешь!

– Я пятьсот рублей ей отправил, – оправдывался царевич. – А писать что ж? Ей от моих писем пользы не будет, а мне худо…

Тетка разгневалась:

– Самолюбец! О себе лишь думаешь! Помирился с отцом?

– Еду к батюшке, – угрюмо ответил Алексей.

– И благо. Отцу надобно угождать, это богу приятно. Какая прибыль в монастырь идти?

– Не знаю, буду ли батюшке угоден! Я сам себя не помню от горести, рад бы бог знает куда скрыться.

Царевна грубовато прикрикнула:

– Куда тебе от отца уйти?! Везде найдут!

Алексей уже раскрыл рот, чтобы рассказать тетке о своих планах. Последние слова царевны его остановили: он понял, что не встретит сочувствия.

– С Кикиным повидайся! – сказала Марья Алексеевна.

«Сама к нему направляет. Значит, судьба!» – суеверно подумал Алексей.

С Кикиным царевич свиделся тоже наедине.

– Нашел мне место? – нетерпеливо спросил царевич.

– Нашел! Поезжай в Вену, к цесарю. Там не выдадут. Цесарь тебя примет, как сына, тысячи по три гульденов на месяц даст.

Лицо Алексея озарилось радостью. Он был скуповат и любил деньги.

– Спасибо, Александр! Присоветуй, что делать, коли будут ко мне присланные от батюшки в Гданск.

– Уйди ночью с единым слугой, а багаж и прочих людей брось. Коли же всего двое будет присланных, притворись больным; одного к царю наперед пошли, от другого утечешь.

– Все бы хорошо, да этот черт Данилыч навязал мне шпика – батюшкина механикуса Маркова. Царю предан, аки пес…

– Может, на деньги польстится?

– И думать нечего. Пробовал я его на свою сторону переманить и лаской и обещаньем денежных наград… Не поддается!

– Плохо, плохо, царевич! – Кикин наклонился к уху Алексея. – А ежели сонного ножом по горлу полоснуть?

– Что ты! Что ты! – Царевич в ужасе замахал руками, – Не хочу я смертоубийства! Да и след чересчур явный останется.

– Не знаю тогда, как тебе быть. Разве вот что: вели подать ему на ночь сонное зелье. А сам в экипаж – и пошел!

Это предложение Алексею понравилось.

– Так хорошо будет. Потом в случае чего на него же и свалю: пьян-де напился и дорогой отстал. У него же, кстати, денег ни пфеннига.[145] Когда-то он до Копенгагена либо обратно до Питера доберется… – Царевич задумался. – Да подлинно ли батюшка на меня сердит? Уж и впрямь не поехать ли к нему, чем тащиться за тридевять земель, ни покоя, ни отдыха не зная?

Еще в этот последний, решительный миг могло состояться примирение. Будь в уединенной комнатке либавского трактира сказано собеседником Алексея разумное слово, царевич без большого сожаления повернул бы в Данию. Но хитрый и двуличный царедворец Кикин не хотел окончания раздоров.

– Что ты, что ты! – горячо зашептал он, наклоняясь к царевичу. – Тебя там изведут. Знаешь, как государю князь Василий Долгорукий[146] присоветовал? «Ты, говорит, его в чернецы[147] не постригай! В чернецах жить спокойно, и будет он долго жить. А держи ты, говорит, царевича при себе неотступно и с собою вози повсюду, и он таких трудов не вынесет, понеже здоровья слабого, и от волокиты скоро помрет!»

Это была ложь, мгновенно выдуманная Кикиным. Но Алексей ей поверил.

Он тихо, но злобно выругался: призрак спокойной жизни при отце рассеялся.

– Этому не бывать! – решил он. – Еду в Вену! Прощай, Александр.

Алексей, по совету Кикина, написал два письма: князю Василию Долгорукому и Меншикову. В письмах царевич благодарил их за поддержку в туманных, двусмысленных выражениях. Расчет был такой: когда начнется розыск и у Долгорукого с Меншиковым окажутся благодарственные письма царевича, их заподозрят в соучастии.

Прощаясь с Алексеем, Кикин шепнул ему:

– Как будешь в Вене и отец пришлет послов уговаривать, чтобы вернулся, не езди! Он тебе голову отсечет!

Присутствие Егора Маркова страшно стесняло царевича и нарушало его планы. Маршрут, избранный Алексеем для путешествия в Копенгаген, мог показаться царскому механику странным. Но избавиться от Маркова слишком быстро тоже не входило в расчеты беглеца: Егор вернется на русскую границу и там поднимет тревогу. Надо было обмануть «соглядатая».

Отъехав станции две от Данцига, царевич вызвал Егора в номер гостиницы и, пряча от него глаза,