«А ведь недаром царь сдает мне в аренду эту пороховую мельницу, – сообразил он. – Верно, там неладом дела идут. Ой, не сгибнуть бы тебе, Иван, с этим новым делом!..»

Бушуев доверительно привалился к плечу Ивана Семеныча:

– Пропадешь, купец, без верного глазу, ей-богу пропадешь!

– А где его взять, верный-то глаз? – с досадой спросил Ракитин.

– Есть такой! – веско ответил Елпидифор Кондратьич.

Внезапная догадка пришла на ум Ракитину.

– Это ты, что ли? – спросил он.

– А хошь бы и я!

– Ежели я тебя позову в управляющие, пойдешь?

– Полторы сотни на год положишь – пойду!

– Полтораста? Не много будет?

– Эй, купец, крупное дело зачинаешь – не жадничай! Больше потерять можешь!

Ракитина охватил порыв мало свойственного ему великодушия:

– Сто восемьдесять дам!

– Верно?

– Верно!

– Давай руку!

Собеседники хлопнули по рукам, отпили из бутылки. «Эх, многовато я ему посулил!» – подумал Ракитин.

– Не скупись, купец! – точно в ответ на свои мысли услышал Ракитин. – За сто восемьдесят я тебе цепным псом служить буду, я любому твоему недругу горло перерву!

Маленькие черные глаза Бушуева смотрели из-под лохматых бровей ласково и преданно. Ракитин почувствовал, что приобрел верного защитника своих интересов.

– Иван Семеныч, слышь! – окликнул купца Бушуев. – Ты покамест о нашем уговоре никому не сказывай. Я к тебе на службу перейду, когда мельницу примешь.

– А почему?

– Сейчас я казенный человек, мне поручат контракт составить, и я тебе помирволить могу. А коли уволюсь я, на это дело другого поставят, и тебе его особо подмазывать придется!

– Спасибо!

Ракитин с чувством пожал руку приказного.

Пороховая фабрика стояла на берегу Сестры, у большой Плотины, перегораживавшей реку. Действовала фабрика силой воды и потому называлась мельницей; в старину всякое предприятие, получавшее энергию от водяных колес, именовалось мельницей; были мельницы мукомольные, сукновальные, шерстобитные, лесопильные.

Бушуев и пороховой мастер Антип Крохин принялись водить будущего хозяина фабрики по разбросанным ее строениям.

Прежде всего прошли в большое бревенчатое здание, где пол и стены глухо дрожали. Равномерный стук больших пестов, дробивших порох в деревянных ступах, заставлял при разговоре повышать голос.

– Толчильный анбар, – объяснил Крохин. Ракитин шагнул через порог.

– Стой, стой, купец! – вдруг схватил его за рукав мастер. – У тебя чем сапоги подбиты?

– Как – чем? – удивился Иван Семеныч. – Подковками.

– Железными?

– Железными.

– В таком разе тебе сюда ходу нет. Садись на порог! Недоумевающий Ракитин сел, и Антип обвязал ему сапоги обрывками кошмы.

– Теперича можешь шагать. А то стукнешь железкой по порошинке – и готово, все одним мигом взлетит!

Ракитин опасливо переступил порог. Бушуев, приехавший в валенках, расхаживал свободно.

– Зачем же порох рассыпаете?

– Ненароком, мил человек. Разве убережешься? Порох здесь толчем, а бус[132] по воздуху летает.

Ракитин постарался поскорее выбраться из опасного места.

В другом амбаре размельчали в порошок увлажненную серу и уголь. Затем Ракитин побывал в помещении, где литровали[133] селитру, и в сушильной избе. В амбаре, где просеивали серу, полуголые рабочие ходили в нестерпимо удушливой серной пыли, обвязав лица тряпками. Ракитин не пробыл там и двух минут и выскочил закашлявшись.

– Как это они терпят?

– Привычка, – равнодушно ответил Бушуев.

«Хороша привычка – медленно помирать, – невольно подумал купец. – А впрочем, не нами началось, не нами и кончится».

У Ракитина осталось довольно сумбурное впечатление от хождения по разным амбарам и избам. Но так как он был от природы сообразителен, то понял в общих чертах, как идет производство пороха.

Сто частей литрованной селитры смешивались с пятнадцатью частями серы и восемнадцатью частями отборного ольхового или крушинного угля. Все эти вещества в порошкообразном состоянии ссыпались в дубовые бочонки и там основательно перемешивались; перед перемешиванием масса увлажнялась во избежание взрыва.

Смесь раскладывалась на медные противни; два десятка противней ставились один на другой и помещались под пресс; масса застывала в форме прямоугольных лепешек. Лепешки разбивали деревянными молотками на куски и дробили на зерна в толчильном амбаре. Последним делом было просеивание через сита и сортировка пороховых зерен по величине.

Ракитин понял теперь, почему из обихода пороховой мельницы изгнано железо и допускаются только дерево и медь; понял, почему при приближении грозы всякая работа на мельнице прекращается и люди бегут из нее. Рабочие-пороховщики жили под вечной угрозой взрыва. Зная, что, как ни берегись, взрыва избежать трудно, пороховщики только старались лишить его силы: скопление больших масс измельченной серы, угля, а тем более готового пороха никоим образом не допускалось. Приготовленный порох хранился в дубовых бочонках в глубоком подвале, удаленном от фабричных строений, и его старались почаще увозить в город.

Когда Антип Крохин отходил в сторонку, подьячий торопливо бормотал Ракитину:

– Богатое дело! На ходу дело! Одних котлов медных семипудовых четыре штуки! Поддонов свыше сотни! Бочонков дубовых сорок четыре штуки насчитал! Я все на заметочку, хозяин, беру. А как кончим обход, опись составлю, чтобы работники добро не растащили.

По окончании осмотра пришли в контору – маленькую избу, прилепившуюся к сушильному амбару. Ракитина усадили на лавку возле стола, заваленного отчетами и рапортичками.

Иван Семеныч принялся выяснять доходность предприятия.

– Сколько пороху готовите в год? – был его первый вопрос Крохину.

– До полутора тыщ пудов.

– Какой ценой сдается зелье в казну?

– Два рубли двадцать шесть алтын и четыре деньги с пуда.[134]

«Самое большее четыре тыщи двести рублев всего приходу на год», – высчитал в уме Ракитин. Вслух спросил:

– Селитру почем покупаете?

– Рупь двадцать алтын пуд – нелитрованную.

– Отход при литровании велик?

«Купец понимает дело! – одобрительно подумал Бушуев. – Прямо в точку бьет!»

– Отход? – Крохин почесал в затылке. – Фунтов восемь с каждого пуда клади.

– Так. Сера в какой цене?

– Десять рублев берковец.[135]