приблизился к постели.

– Слушай-ка, Егор, ты про махину Орфиреуса знаешь? Трактуют, будто сия махина сама собою движется. Ты понимаешь, какую важность имеет перпетуй-мобиль? Представь себе: поставили его около твоего токарного станка, он его вертит да вертит. У тебя ноги свободны, ты всю мысль, всю силу употребляешь на одно: точить! Ведь небось лучше выточил бы, чем теперь? А?

Глаза Петра засверкали от удовольствия. Он двинул рукой, точно прикладывая резец к обрабатываемой вещи.

– Само собой, ваше величество! Не в пример свободнее было бы. Только сомнительно…

Но царь продолжал, не слушая Маркова:

– Нет, Егор, ты подумай: ежели таких махин изрядное число построить, они могут ткацкие и прядильные станки двигать, молотами бить, кои гвозди куют! Знатно бы получилось! Сколько людей освободилось бы!

– Людей-то нам надобно, ваше величество! Сколько я по фабрикам ни ездил, стон стоит: «Работников надо!» Да вот в последний раз посылали вы меня на игольную фабрику Томилина, что в Переяславском уезде. Приехал, говорю: «Государь вами недоволен: иголок мало даете, даже Адмиралтейству не хватает паруса шить!» А Томилин в ответ: «Мне потребно сто человек для исполнения всех заводских работ, а у меня двадцать восемь». И везде так.

Царь тяжело вздохнул:

– Уж не говори, Егор! Как кладоискатель за сокровищем, гоняюсь за человеком, а где его взять? Земля велика, а людей мало! Работников в города насильно забирал, крестьян закреплял за фабриками, нищих, бродяг, монахов – долгобородых бездельников, – всех к делу приспособил и всё недостаток.

Егор слушал царя. Слова Петра воскресили в памяти токаря и трудную его молодость, и каторжную жизнь работных людей, которую он наблюдал на заводах, и рассказы брата о великой крестьянской нужде.

«Людей не хватает, – подумал он. – А ведь есть они, только не видит царь».

Нерешительно, пугаясь собственных слов, Егор предложил:

– А ежели бы, государь, крестьян у помещиков взять да на фабрики определить?

Царь бросил на Маркова потемневший взгляд и закричал:

– В советчики лезешь? Место свое забыл? Вишь залетела ворона в высокие хоромы! – Петр сердито передразнил: – «Крестьян у господ взять»! А того не ведаешь, дурачина, что на дворянах все государство стоит, что первый дворянин – это я сам?! Нет, видно, избаловал я тебя своей милостью, что ты уж зазнаваться стал!

Слушая гневную отповедь царя, Егор стоял ни жив ни мертв. Едва нашел он в себе силы пролепетать:

– Прощения прошу, государь! Не подумавши сболтнул.

– То-то, не подумавши. Твое дело над станками думать, а не государевы заботы на себя брать.

Но, внимательно посмотрев на Егора, царь успокоился. «Бунтовских мыслей нет у него, – подумал, – так, от дурости ляпнул». И уже ласковее сказал:

– Ладно, на первый раз прощаю, но больше – не забываться у меня! Давай лучше о деле говорить. Вот Орфиреус не выходит у меня из головы. Я бы все-таки у него махину купил.

Егор, все еще не опомнившийся от страха, сказал дрожащим голосом:

– Оно бы хорошо перпетуй-мобиль заполучить, ваше величество, да только не верю я в него.

– Гм… гм… – Петр призадумался. – А может, этот Орфиреус до такого оборота додумался, какой никому еще в голову не приходил?

Вошел Арескин.

– Ваше величество, разговоры вредят вашему здоровью. Выпейте микстуру.

– Поди прочь с своими микстурами. – Царь сердито затеребил выросшие за время болезни усы. – Мне с моим механикусом здоровее разговаривать.

– Ваше величество, – грозно заговорил доктор, – или вы не хотите выздороветь?

– Фу, надоел, – с досадой сморщился царь. – Ладно уж, ступай, Егор! О махине Орфиреуса думай! Может, свою такую домудришься сделать? Не все же немцам верхи снимать, я чаю, наши, русские, посмекалисгей, а?

Марков низко поклонился царю и, пятясь, вышел в дверь. Чувство неизъяснимой тревоги и неудовлетворенности одолевало его. Ему показалось, что он стал меньше ростом, незначительнее, что никто не обращает на него внимания, никто не кланяется ему, хоть он и царский механикус и с давних пор в милостях у Петра.

– Ворона, – горько прошептал он и со стыдом вспомнил, как перетрусил перед царем. – А что Илья сделал бы на моем месте? Так же бы у него поджилки затряслись? Ну, нет… Илья все бы ему высказал начистоту, а там хоть и голову под топор.

Мрачный, униженный и опустошенный вернулся Егор в мастерскую и удивил подмастерьев тем, что до самого вечера не сказал ни единого слова.

– Верно, от царя попало, – шептались ребята.

На следующий день Маркова опять вызвали во дворец. Со странным чувством робости, которого прежде не знал за собой, Егор шел к царю.

«А вдруг опять за вчерашнее точить начнет? Правду матушка говорит: близ царя – близ смерти».

Опасения Егора не оправдались: царь неожиданно завел с ним разговор о порохе.

– Ведомо ли тебе, сколько мы пороху в год тратим?

– Нет, государь, неведомо.

– Так вот, я тебе скажу: ни много ни мало – тридцать тыщ пудов!

Марков ахнул:

– Тридцать тыщ! Это куда же такую уйму? Царь коротко рассмеялся и охнул: закололо в боку.

– Ты думаешь, война со шведом на убыль пошла и пороху мало надо? Не так, Егор! Порох и в мирное время зело потребен: для воинского учения. Плох тот полководец, что, сберегая порох, позволяет солдатам его только в бою расходовать! Они и израсходуют, да понапрасну… – Петр усмехнулся. – А сколько пороху нам для флота надобно! На море из пушки не скоро стрельбу поймешь, и покуда научишься попадать, много зелья зря уйдет. Не догадываешься ты, Егор, к чему я эту речь клоню?

Егор вопросительно посмотрел на царя.

– Годов восемь тому назад, – продолжал Петр, – уговорили меня все пороховое дело сдать на откуп. Контракты с Другими заводчиками я порушил, и стал зелье в казну доставлять один пороховщик. Что ж ты думаешь, хорошо это получилось?

– Не знаю, государь, – ответил Егор. Он боялся высказывать свои мысли открыто, помня урок, полученный за «высокоумничанье». – Вам об этом судить.

Царь улыбнулся: он понимал настроение Егора и был доволен.

– Золотые слова! И теперь мы таковой политик проводить бросили. Разрешаем свободно торговать, свободно строить заводы, фабрики. На Москве поставили/ мельницы Аникиев, Вельский, Селиверстов. Мы даже казенные заводы частным персонам начинаем передавать: хозяин больше старанья к делу окажет, чем мой приказный. Вот тут-то мы с тобой, Егор, подошли к настоящему разговору. Я ведь из Москвы всё фабричное дело сюда, в Питер, перетаскиваю. Хочу, чтоб все здесь, у меня на глазах, было. Литейный двор учредил, на коем ты работал, пороховых мельниц казенных понастроил. А дело-то на них плохо идет! Есть у меня хорошая фабричка на реке Сестре, и мыслю я передать ее в надежные руки. – Петр помолчал. – Возьмешь?

– Что вы, ваше величество! – испугался Марков. – Какой из меня фабрикант? И беден-то я…

– Денег из казны заимообразно отпущу, сколько на обзаведение потребуется.

– Нет уж, увольте, государь! – взмолился механик со слезами в голосе. – Неужто за вчерашнее хотите от себя удалить?

Петр рассмеялся.

– Испытывал я тебя. Знаю, от меня не захочешь уйти. А вот проглядывал я свою книжечку и вычитал