обмундированием. Игнатьев стоял в лесу в пятистах шагах и наблюдал пожар. Огонь лихо пошел гулять по строениям, загорались все новые и новые дома. Петр слышал крики ужаса, брань, проклятия.

В эту ночь он написал письмо Тимоше.

«Я воюю, Тимоша, — писал он, — изо всех своих сил. Партизаню пока в одиночку и буду партизанить, пока не доберусь до своей части. Здешние партизаны действуют где-то дальше. Конечно, скучаю без коллектива, но что поделаешь, а по тебе скучаю очень».

Дня через два Игнатьеву захотелось поговорить с кем-нибудь. И ночью он пошел в деревню к старику. Старик встретил его приветливо.

— Вот ты все к партизанам стремился, — сказал он, — теперь найдешь их.

— Где? — спросил Петр нетерпеливо.

— В нашем лесу отряд появился. Вчера тут немецкий офицер нас пугал, чтобы мы выдавали. Вообще, кричал.

— Да где же они есть? — спросил Игнатьев.

— В нашем лесу. Не могу тебе сказать, где точно, но есть. Офицер тот нам говорил, что партизаны склад подожгли в бывшем Ивановском совхозе, потом, видишь, на дороге солдат поубивали.

И старик стал перечислять то, что сделал сам Петр.

Боец не знал и, конечно, не мог знать, что в донесениях германского командования он, Петр Игнатьев, вот уже дней десять фигурирует как партизанский отряд, который необходимо уничтожить во что бы то ни стало.

— Ищи, ищи отряд, — сказал старик. — Найдешь! Я тебе говорю.

— Постараюсь, — ответил Игнатьев коротко.

Вернувшись в землянку, он написал Тимоше:

«Хотя я действую пока один, Тимоша, но врагом, как я сегодня установил, расцениваюсь как целый партизанский отряд. Это свидетельство врага, конечно, придаст мне бодрость. Теперь в мою задачу входит убедить врагов в том, что я не только отряд, а большой отряд. На это я положу все свои силы».

Петр Игнатьев добился этого. В сводках германского командования он стал фигурировать как большой партизанский отряд. Командир дивизии полковник фон Горншторн писал начальнику укрепленного района майору Клюге:

«Почему вы не принимаете решительных мер к уничтожению отряда, действующего в Семеновских лесах? В результате вашего попустительства отряд этот разрастается с каждым днем. Я предлагаю вам немедленно принять все меры к уничтожению отряда».

Майор Клюге делал все для того, чтобы выполнить приказание командира дивизии. Группы немецких солдат рыскали по лесу. Но Игнатьев был неуловим.

И неожиданно кончилось его одиночество. Как-то вечером, возвращаясь в землянку, он услышал скрип шагов по снегу. Он спрятался за дерево и через несколько минут увидал двух человек с винтовками. Один из них был совсем молодой, почти юноша, другой — лет сорока. Они были так похожи друг на друга, что Петр понял сразу — эта отец с сыном.

— Найдем, — сказал отец сыну, — обязательно найдем.

Петр Игнатьев вышел им навстречу.

— Кто? — спросил он, вскидывая винтовку.

— Партизаны, — сказал молодой.

— А ты кто? — спросил старший.

— Партизан.

— Тебя-то нам и надо. Мы действуем тут по соседству, пришли установить связь с вашим отрядом. Веди нас в отряд…

В этот вечер было весело и уютно в землянке Петра Игнатьева. Ветки в костре горели особенно ярко. Петр Игнатьев нашел своих.

Младший лейтенант Круглов приказал младшему сержанту Владимиру Федоровичу Легову взорвать мост, переброшенный через пролив на перешейке между двумя большими озерами. Задание было чрезвычайно важное. В этом направлении противник контратаковал.

Владимир Легов, забрав с собою взрывчатку и шнур, отправился выполнять приказ.

Прошло несколько часов. Младший лейтенант Круглов, политрук роты Балашов и бойцы-саперы услышали грохот взрыва и поняли, что мост поднят на воздух. Вскоре явился и сам Легов и доложил, что задание выполнено.

На другой день один из командиров, наблюдавший за подрывом моста, сказал младшему лейтенанту Круглову:

— Ну, и герой же у тебя Легов!..

— Хороший боец, — отозвался Круглов.

— Хороший? — изумился командир. — Мало сказать хороший! Настоящий герой!

И он рассказал, как было дело.

Заложив несколько килограммов тола под настилом моста, саперы зажгли детонирующий шпур. Огонек медленно пополз по шнуру, но вскоре заглох. Снова подожгли шнур. И снова через полметра огонек потух. Шнур не хотел гореть. Он был переломан, перебит на сгибах. Фашисты уже приближались по дороге к мосту. Обеспечивая их продвижение, заработали вражеские автоматчики…

Ни за что мост не должен был попасть в руки фашистов.

Один из саперов вложил запал в ручную гранату, встряхнул ее и бросил в ящик с толом. Все на берегу с замиранием сердца ждали взрыва. Но взорвалась только граната.

Детонации не произошло, и мост перед глазами стоял во всей своей неприкосновенности. Неприятельские солдаты совсем уже близко подходили к мосту.

Еще несколько минут, и первые фашистские автоматчики проскочат по мосту, захватят его, и тогда вслед за ними пройдут неприятельские части!

Этого нельзя допустить…

И тогда встал Владимир Легов и пошел по дощатому пастилу моста к тому месту, где была заложена взрывчатка. Он снял с гранаты ее стальную защитного цвета рубашку, вложил в гранату запал, снял с предохранителя и, сильно встряхнув гранату, впихнул ее прямо в середину взрывчатки, превращая в своеобразный запал. Затем спокойные и размеренные его движения сменились торопливыми. Он отскочил в сторону… второй рывок… И сразу вслед за этим раздался оглушительный взрыв. Столб густого дыма взметнулся к небу, и вверх взлетели поломанные доски настила, перекореженные бревна устоев… Через минуту стало тихо — провалились пролеты моста, по воде плавали обгорелые доски.

Только редчайшей счастливой случайностью можно объяснить то, что Легов остался цел и невредим.

Контратака фашистов захлебнулась.

И вот Легов стоит перед своим командиром и политруком.

— Почему вы не доложили о подробностях дела, — спросил Балашов, его бывший школьный учитель. И, смущаясь, словно в школе, когда приходилось отвечать невыученный урок, Легов ответил:

— Мне стыдно было, что шнур отказался действовать… А мост надо было взорвать во что бы то ни стало… Это я хорошо понимал!