Одиннадцатого мая Гриша на открытой машине въезжал в Берлин. Впереди рядом с шофером сидел его командир.

Дом за домом, квартал за кварталом шла машина мимо сплошных развалин. Мелькали груды разбитого, обожженного кирпича, изуродованные железные балки.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Машина проезжала мимо сумрачного здания. Это была имперская канцелярия.

— Я бывал здесь, на этой улице, несколько лет назад. Да… теперь и не узнаешь. Но что это, дружок, у тебя такие глаза грустные… нет, не грустные, а какие-то далекие? — спросил генерал Кудряшова.

Гриша сначала потупил взор, затем выпрямился и, отдавая честь, проговорил:

— Я хотел бы вас просить, товарищ генерал-лейтенант… мне так хочется слетать домой.

— Да-а, — генерал-лейтенант еще раз посмотрел на Гришу и, понимая его, вспоминая свои молодые годы, проговорил:

— Чувствую. Ну, что ж, слетай на недельку. Ты имеешь на это полное право.

На следующий день к вечеру Гриша был уже дома.

А еще через час он постучал в дверь комнатки Нади.

Дверь открылась, и Гриша увидел стол, накрытый чистой скатертью, на столе свежие цветы и вазу с конфетами, покрытую салфеткой. Навстречу ему шла Надя в том самом платье, в котором она тогда пришла в старый заброшенный парк. У окна сидела ее мать. По всему было видно, что они кого-то ждали.

«Вот, не в ту минуту я к вам зашел», — горестно подумал было Гриша, но Надя положила ему руки на плечи и, глядя в его глаза, прошептала:

— Мы тебя ждали. Уже пятый день. И здравствуй! Здравствуй, мой победитель!