идущему к ней.

Течение моих мыслей прерывает подход ребят: отдуваясь после крутого подъема, они один за другим вылезают на вершинную площадку, которая сразу становится немного тесной и — странно — делается как- то более уютной. Начинается деловитая суета вокруг вершинной шоколадки, взаимные поздравления и жадные взгляды во все стороны, попытки опознать окрестные вершины. В горных долинах нет горизонта, видны только косые вершины ближайших хребтов. От этого в солнечную погоду горы кажутся плоскими картонными декорациями на фоне такого же плоского синего неба. Здесь же взору открывается необыкновенный простор. Прямо перед нами — красавица Корженевская в белом пояске из облаков, а немного правее, в Заалайском хребте, видна гора, по размерам значительно больше своих соседок: это — пик Ленина. Еще правее привлекает внимание белая гусеница ледника Бивачного, удобно улегшаяся между хребтами Федченко и Академии наук. За нею — знаменитый ледник Федченко; он так длинен, что кажется, будто у него нет ни начала, ни конца. На юге, в необозримой дали Каракорума, стоит К-2, вторая по высоте вершина мира. Говорят, что иногда ее можно увидеть в хороший бинокль. Прямо из-под наших ног на юго- запад уходит хребет Петра I с пиками Крошка, Бородино, Москва... Ничего себе «крошка» — он ведь выше Эльбруса! А вот и окруженный со всех сторон ледником пик Подводная лодка. Эта стоящая особняком громадная скала действительно смахивает на субмарину, вынырнувшую из пучин древнего океана. На севере от нас — глубокая долина реки Муксу и вершины Заалайского хребта, плавно исчезающие в голубовато- сером мареве сырдарьинских равнин.

Пора вниз. Как учат новичков в горах, восхождение на любую вершину заканчивается только в базовом лагере, не раньше. Вползая вечером в штурмовую палатку, чувствуем, что высота и усталость начинают одолевать: в самом деле, уже почти неделя, как мы находимся выше шести тысяч метров, где насыщенность воздуха кислородом меньше половины того, чем дышит человек на уровне моря.

За один день успеваем сбросить больше чем два с половиной километра высоты и уже в густых сумерках подходим к «базе». Нас поздравляют с восхождением и угощают дымящимся борщом, который кажется мне лучшей наградой...

Андрей Аносов | Фото Дмитрия Ничипорова

Около ста лет назад на необозримых просторах южноафриканских саванн паслись огромные стада квагг — зебр необычной расцветки. На них очень любили охотиться буры. А потом квагги взяли и исчезли — причем повсеместно...

— Да ты неисправимый романтик. Ник! — и Луи с треском захлопнул толстый том «Млекопитающие Южной Африки»,

— Какие квагги! Мы знаем всех своих зебр по кличкам и полоскам, все места, где они водятся, а ты говоришь о каких-то затерянных, нехоженых уголках. Да, парк огромен, но изучен досконально. — И Луи Трихардт закинул фолиант на полку.

— Давай лучше спать. Завтра в пять подъем. Если пропустим рассвет, не увидишь «большую пятерку»...

Сильный ветер раскачивал акации за хлипкими стенками нашего охотничьего домика посреди огромного, самого большого в Африке национального парка. Мы были в Скукузе, на одной из центральных усадеб «Крюгера» — так привыкли называть этот заповедник южноафриканцы. (Парк получил имя президента республики Трансвааль Пауля Крюгера (1845 — 1904), много сделавшего для сохранения природы страны.) У крыльца нас ждал джип с сухим пайком, биноклями и подробной картой маршрута. Но мне не хотелось смотреть «большую пятерку», я уже много раз видел этих животных — слона, носорога, льва, леопарда и буйвола, мне нужно было другое... То, за что я был высмеян знатоком местной фауны, научным сотрудником и попутно — егерем заповедника Луи Трихардтом. Мне нужна была квагга.

— А элладотерия не надо? — помнится, рассмеялся Луи, когда я в первый раз обратился к нему с просьбой «поездить по местным зебрам» и поискать среди них квагг. Но, узнав, что я всерьез занимаюсь криптозоологией и везде, где бываю, досаждаю маститым зоологам с нелепыми, чудными просьбами, вошел в положение:

— По зебрам я тебя повожу. Сам ищи среди них своих квагг. Да ты хоть знаешь, как они выглядели?

Я знал. Знал не хуже Трихардта печальную историю замечательных лошадок, не похожих на настоящих зебр, во множестве водившихся в саваннах Южной Африки.

...Еще какие-то двести лет назад несметные стада квагг кочевали по Южной Африке. Эти животные, известные теперь как южный подвид степной, или обыкновенной зебры, а ранее ошибочно фигурировавшие в научной литературе под названием зебра Бурчелла, получили свое название благодаря свойственному только им ржанию — «ква- ха». И если большинство степных зебр были с черными полосами на белом или коричневом фоне, то квагги имели красивый красновато-коричневый окрас, разбавленный полосами только на голове, шее и передней части туловища.

Численность этих когда-то распространенных животных начала стремительно снижаться с прибытием в «охотничий рай» Южной Африки европейских поселенцев во второй половине XVII века. Но, конечно, главная причина исчезновения квагг в том, что хозяйственные буры делали из их шкур емкости для хранения зерна. Считается, что последняя квагга была застрелена в 1878 году, за восемь лет до принятия закона о защите этого вида, а вернее подвида...

Совсем поздно ночью ветер, мешавший спать, неожиданно стих, но сон не шел. С трудом верилось, что ты — в самом сердце дикой Африки, в местах, о которых приходилось только мечтать и... писать, так здесь и не побывав. Вернее, я бывал в Африке и раньше, но на полтысячи километров восточнее, в Мозамбике, на границе с которым находится парк Крюгера. Чудилось, что со всех сторон к домику сходятся звери, заглядывают в окошки. Бесшумно прыгает на крышу леопард...

На рассвете меня растолкал Луи.

— Вставай, посмотри, что там, за дверью, что-то не открывается...

Ничего спросонья не понимая, я растворил противомоскитные створки и толкнул дверь. Она не поддалась. Налег плечом. Никакого результата. Выглянул в окошко.

Вплотную к двери стояла зебра и меланхолично жевала жухлую желтую траву.

— Не квагга? — ехидно осведомился Луи, добривая левую щеку.

— А как же мы теперь выберемся отсюда?

— А ты шлепни ее как следует по полосатой заднице! — изрек потомок французских гугенотов, а ныне бур-африканер и расхохотался удачной шутке.

Но зебра, испуганная моей возней, сама отошла от двери и присоединилась к стаду своих родственников, облюбовавших площадку, вокруг которой стояли наши хижины.

— Скажи спасибо, что не носороги пожаловали, а то бывало и такое. Тогда бы мы долго не смогли отсюда выбраться!

Луи плавно объехал полосатых лошадок, и мы покатили в буш.

Вид бескрайней саванны с однообразными вкраплениями густого кустарника быстро сморил меня. Ехать пришлось довольно долго, и, пребывая в полудреме, я вспоминал первые скупые сведения о кваггах, доставленные в Европу путешественниками по Южной Африке.

Изначально упоминание о диких лошадях на Капе появилось в путевом журнале Яна ван Рибека, первооткрывателя Капской провинции, в 1657 году, через пять лет после того как там было основано голландское поселение. Запись ссылается на сообщение некоего Абрахама Габбемы, возглавившего в те годы первую экспедицию в неведомое — на север. А оно начиналось уже в пятидесяти милях от берега... Прошло два года и некто по имени Даппер посетил племя сонква, жившее в «горах неподалеку» и произвел четкое разграничение между «лошадьми», бедренная часть которых была покрыта необычными пятнами, а остальное туловище — желтыми, черными, красными и небесно-синими полосами, и мулами, также имевшими полосы, но без пятен. По-видимому, это была первая попытка описать разницу между дикими лошадьми (зебрами) и мулами (кваггами?).

Прошло сто с небольшим лет, и известный шведский путешественник по Южной Африке Андерс Спаррман делает такую запись в дневнике: «Здесь я в первый раз в жизни увидел то животное, которое готтентоты и колонисты называют кваггой. Это вид дикой лошади, очень похожий на зебру. Различие же состоит в том, что у квагги короче уши и нет полос на передних ногах, бедрах и вообще сзади».

Но самые подробные сведения о квагге оставил французский натуралист Франсуа Левайян, побывавший в районе Фиш-Ривер и решивший положить конец всем связанным с этой лошадкой недоразумениям. (Кстати, путевые очерки Левайяна были настолько хороши, что их перевели на