Конные сотни полка левой руки Тупик миновал крупной рысью, лишь перед немногочисленной ратью пешцев поехал шагом, пристально всматриваясь в лица. Опасаясь проглядеть нужных людей, крикнул:

– С московской земли есть ли ратники?

– А мы нынче таковские – все московские! – весело гаркнул рябой десятский в кожаной, обшитой железом шапке и дощатой броне. – Ты-то из Литвы, што ль, боярин? Коня не у Ягайлы часом свел? – уж больно хорош.

– Ты сам-то у кого свел? – усмехнулся Тупик.

– Мне, боярин, конь от тятьки с мамкой достался, всю жизню носит – овса не просит, и не надобно ему ни пойла, ни стойла, утром встанешь – уж он под тобой, без седла, без узды унесет хошь куды, – скаля в смехе щербатый рот, мужик похлопал себя по коленкам под одобрительные шутки ратников.

– Гляди, кабы не споткнулся твой рысак, когда лататы задавать будешь.

– Э-э, боярин, четыре ноги скорей сыщут камень або яму, нежели две, так ты уж зорче мово на землю поглядывай… А московских пряников поспрошай в большом полку, там, слышно, земляки твои ими кашу заедают. У нас же окромя сухарей лишь ярославские колесья, да можайские веники, да тарусские валенки, и те из коровьей шерсти.

Тупик и рад бы дальше пошутить с веселым десятским, да рать велика, и плохо шутилось после бессонной ночи. Тронул коня шпорами, поскакал вперед, но из-за фланга полка навстречу вывернулся маленький сухощавый боярин на худой, невероятно высокой рыжей, в белых чулках кобыле, трубным басом громыхнул:

– Кто таков? – и подозрительно вперился темными глазками в роскошного Васькиного коня.

– Сотский великого князя Тупик. А ты кто таков?

– Воевода Мозырь. Слыхал? Государь, што ль, сюды едет?

– Того не ведаю. Знакомых вот ищу, с-под Москвы. Говорят, в большом они?

– Делать те неча, – проворчал воевода и, словно забыв о Ваське, затрубил своему войску: – Ровнее, детушки, ровнее один к одному!.. Лука, черт! Пошто десятки твои провалились, куды смотришь? По знакам ставь людей! – Он тыкал плетью в направлении бунчуков, обозначающих фронт полка.

– Ты б, воевода, велел на берег Смолки-то бурелому навалить: татар придержишь, легче отобьешь, – крикнул Тупик. – А то место там слабое, я обсмотрел.

– Стратиг! – Мозырь кольнул Ваську насмешливым взглядом. – И пошто государь тя в сотских держит?

Воевода понужнул свою костистую кобылу, Тупик поехал в другую сторону, думая о том, что про бурелом надо сказать государю или Боброку, если встретятся. Этот сморчок, конечно, не послушает сотского, а государь мнение своих разведчиков дорого ценит. Васька понимал, зачем русская рать упирается крыльями в берега овражистых речек; опытный глаз его видел и то, что Смолка в своем истоке – не слишком надежное прикрытие от ордынской конницы…

К левому краю большого полка он подъехал, когда воевода Тимофей Волуевич перемещал сюда из центра две тысячи ополченцев покрепче – как велел Боброк. Васька наверняка разминулся бы со звонцовскими ратниками, да, на счастье, его окликнул боярин Илья Пахомыч. Все ж хорошо быть знаменитым в своем войске. Едва обменялись восклицаниями, Илья громко позвал:

– Десятский Таршила! Таршилу – ко мне! – И, пропуская мимо своих ратников, без всякого перехода весело спросил: – Чай, о зазнобе сведать примчался? Так она здесь, в войске.

Васька не успел смутиться, а уж встревожился:

– Ты што, Илья?!

– Да не ратником, не боись, – боярин смеялся над испугом отчаянного разведчика. – В лечебнице она, у деда Савоськи. Мы с Таршилой повязать ее хотели, штоб в Коломне осталась – куды там! Все одно, говорит, убегу. Глаза проглядела небось, тебя ожидаючи.

Удивление и испуг заглушили Васькину радость. Дарья здесь, на берегу Дона, в войске, которое вот-вот примет удар страшного врага?! Боброк говорил, будто в давние времена в войске славян находились женщины и дети, и в боях они нередко становились рядом с мужчинами. Сам он видел женщин на стенах осажденных городов, но там деваться некуда, а в таком походе место ли девице? И свои-то обидеть могут – народ всякий собрался, – что же говорить, коли враги прорвутся в лагерь!

– Будь здоров, Василий, заглядывай к нам, коли досуг! – Илья погнал лошадь вслед за своими, оставив Тупика наедине с подошедшим Таршилой. Дед степенно поклонился сотскому, Васька соскочил с седла, обнял.

– Прости, отец, не признал тебя в тот раз, а вернее того, не разглядел.

– Будто я тя в чем виню, Василей, – старый воин улыбался помолодевшими глазами. – Слыхали мы о делах твоих, и жалею я, што друг мой Андрюха не дожил до сего дня – счастье такого сына иметь.

Тупик спросил, не знает ли Таршила, где находится войсковая лечебница, тот указал на лагерь, раскинутый в низине между холмами и дубовым лесом над Непрядвой.

– Там, в лагере они. Юрко наш звонцовский утром к женке туда бегал. Подруги они: женка его с моей Дарьей, водой не разольешь – вот и Юрко свою не приструнил, тож пошла с войском.

– Так Дарья – твоя внучка?! – удивился Тупик, радуясь, что у девушки, оказывается, есть такой серьезный покровитель и что она не одна в лагере среди мужиков.

– А ты думал, она уж совсем неприкаянная? Гляди, кмет! – Таршила, смеясь, погрозил пальцем. – Не гляну, што ты сотский, за баловство и плеткой по-отцовски приласкаю.

– Эх, Таршила, да я за нее…

– Ладно, Василей, пора мне. И ты поспешай – извелась ведь она, горемыка, я уж Юрко велел сказать, што живой ты. Государь-то велел подарить ей рясу жемчужную за смелость – она те сама все обскажет. Да гляди, не проворонь ее, рубака. Там к ней один молодец все наведывается, глянулась, видать. В плечах –