сказал себе. – Устоишь ли ты, княже, как увидишь моего охотника! Дай лишь битву закончить – расстанешься ты с конем».

Три первых ряда полка стояли, опираясь на копья, секиры и алебарды, готовые немедленно вступить в бой, другие ряды отдыхали, часть воинов ставила палатки и небольшие шатры. Транспорт полка и тылы его находились в общем лагере, разбитом между холмами у самой Непрядвы, лишь на части подвод привезли военное имущество и съестные припасы. Жарко горели костры, в больших медных котлах варилась каша с солониной, дразнящий запах сытного варева далеко разносился в степном воздухе. Димитрий, не державший со вчерашнего вечера крошки во рту, прищемил губами бороду, поглядел на Белозерского.

– Однако о пище телесной не забываете.

– Одним духом святым, государь, ни меча, ни булавы не поднимешь, а у моих вон какие копья!

– Я ж не в укор сказал, – Димитрий зорко всматривался в стоящих ратников. Длина копий в их руках нарастала от ряда к ряду: в бою позади стоящие опустят копья в промежутки между передними товарищами, и острия окажутся на одном уровне – тогда образуется сплошная колючая стена, трудно одолимая для врага. Уже в третьем ряду копья достигли длины в семь шагов, и управляться с таким оружием по силе только богатырям. В полку Белозерских и были истинные богатыри, рослые, крепкорукие и крепконогие – звероловы, рыбаки, бортники и лесорубы. Димитрий было залюбовался северными русскими витязями, но тут же болезненная тоска стиснула грудь – жестокая доля ждет этих красивых ратников, на которых придется первый натиск Орды. И хотя голод вдруг отступил, сказал, чтоб только отвлечься от тяжелых мыслей:

– Покормил бы ты нас, Федор. Боброк вон небось со вчерашнего дня в седле, аж щеки ввалились. Лишимся первого воеводы – ворог голыми руками возьмет.

– И то верно, – обрадовался Белозерский. – Как раз к закуске каша да кулеш поспели.

– Да пошли за Оболенским, небось тож замотался. А за полком, пока трапезуем, пусть Тарусские приглядят. И сына свово тож покличь, славный у тебя молодец вырос.

Лицо старого князя Федора вспыхнуло радостью.

В княжеском шатре за линией войска отроки быстро постелили скатерти, разложили копченых и вяленых сигов, поставили малосольную икру в серебряных ставцах из походного княжеского погребца, принесли куски копченой дичины, сухари и даже сотовый мед в липовой чаше.

– Бортник принес нынче из Ивановки, – пояснил Белозерский. – Деревня-то ушла за Дон, он же ратником попросился к нам. Велел я взять его да оборужить, добрый детина.

Появился сухощавый и стройный князь Оболенский, весь в железе, скупо украшенном золотой и серебряной насечкой. Коротко, деловито доложил государю последнюю весть от Семена Мелика: Мамай наступает, после разгрома ее головного отряда крепкой сторожей ордынцы усилили нажим на русский заслон, и заслон отходит в направлении Красного Холма.

Белозерский позвал к трапезе, посетовал:

– Вот кулеш-то у нас нынче с вяленой сохатиной. Каб знали…

– Вы как будто оправдываетесь за скудость свою, – усмехнулся Димитрий. – А Святослав, предок наш киевский, в походах питался лишь кониной да звериной, печенной на угольях. Да и поучение Мономаха вспомните…

– Иные времена были, государь.

– То-то, иные: не с Руси дань брали – она сама брала. Может, оттого, что погребцов серебряных с собой не возили?

– А голову Святослав все ж потерял…

– От предательства печенегов. Тогда еще наши плоховато знали обычаи степи. Утром – тебе клятвы на вечную дружбу, вечером – тебе нож в спину. Орда-то на века просветила. – Принимаясь за трапезу, покачал головой: – Ох, богаты вы, белозерцы, сигами да стерлядями! Вот как Мамая побьем, закатимся к вам с Боброком по-рыбалить да поохотничать.

– Милости просим, государь. Мы тя научим семгу улавливать на серебро – прельстительней медвежьей охоты!

– На серебро?

– Ага. Иван мой выдумал, – Белозерский кивнул на покрасневшего юного богатыря. – Он перстень дареный утопил, сильно горевал – от зазнобы подарок, – а назавтра прибегает рыбак: добыл тот перстень из огромадной белорыбицы. Вот мой Иван и смекнул. На серебряный рубль с крючком за час половину челна отборных рыб накидал, и сетей не надобно.

Димитрий усмехнулся:

– Я думал, серебром лишь алчные людишки улавливаются.

Хозяин шатра перехватил вопросительный взгляд прислуживающего отрока, осторожно сказал:

– Есть у меня бочонок хлебного вина зеленого, аж горит.

– Нет! – обрезал Димитрий. – Ты мой обычай знаешь: хмельные меды и вина – после битвы, тогда требуются. Теперь же один вред, ибо вино делает человека глупым, ленивым и слабым.

После трапезы объехали полк, Димитрий поглядывал на сосредоточенного Боброка, наконец спросил:

– Ты вроде чем-то недоволен, Дмитрий Михалыч?

– Надо перестроить полк, государь. В десять рядов сильно, однако длинник коротковат. Тебе, Семен, с Белозерскими и Тарусскими все одно Орду не удержать, а задача у вас важнейшая: ряды их расстроить, потрепать, сколь возможно. Ясно: на вас они фрягов пошлют, тех десять тысяч, вас же всего пять. Как же вы их по всей-то полосе встретите, коли этакую глубину полка создали? Охватят вам крылья и в кольце задушат мигом.

– Станем в пять рядов, так уж точно сомнут нас, – осторожно заметил воевода Андрей Серкиз.