право Раевскому позднее назвать Непенина “беспечным полковником”, ни в чем другом он обвинить его не мог. Думается, и это определение ошибочно. Попытаемся внести ясность в этот вопрос.

Письмо Непенину в Измаил Раевский, по рекомендации подполковника Камчатского пехотного полка И.П. Липранди, отправил не по почте, а с лейтенантом И.П. Гамалеем. В воспоминаниях Раевский писал, что “этот офицер[378] взял на себя эту комиссию (полк стоял в Измаиле) и передал это письмо[379] полковнику Непенину при бригадном генерале Черемисинове. Этот последний взял письмо у беспечного полковника, прочитал его, не возвратил Непенину и переслал к Сабанееву”.[380]

Современник и единомышленник Непенина и Раевского подполковник Ф.П. Радченко, хорошо осведомленный о суде и следствии, написал в 1823 г. статью “Дело Раевского”, в примечании к которой о письме от 1 февраля 1822 г. особо отметил: “Это письмо было отдано флота лейтенанту Гамалею для доставления полковнику Непенину, по г-н Гамалей вместо отдачи этого письма куда следует отдал генералу Черемисинову для доставления г-ну Сабанееву. Я делаю эту выноску единственно для того, чтобы сделать гласным этот черный и презрения достойный поступок”.[381] Рекомендателем Гамалея, подчеркиваем, был упомянутый Липранди. Есть основания предположить, что именно он сыграл здесь неблаговидную роль.

Подполковник И.П. Липранди — личность во многом загадочная как для его современников, так и для историков нашего времени. Человек высоко образованный, обладатель богатейшей библиотеки, Липранди привлекал к себе внимание окружающих и в тот период был близок к Пушкину. Ему доверяли, не подозревая о его принадлежности… к сыскной полиции. Однако свидетельства современников (С.Г. Волконского, Ф.Ф. Вигеля, Н.С. Алексеева и других), воспоминания самого И.П. Липранди, наконец, новые публикации документов доказывают принадлежность Липранди к агентам-провокаторам. Свидетельство тому и его дружба с Бенкендорфом, Дубельтом и другими деятелями политического сыска, на который Липранди работал, начиная с заграничных походов после Отечественной войны 1812 г. и до конца жизни.[382]

Интересно в этом плане письмо начальника штаба корпуса Вахтена начальнику Главного штаба армии Киселеву от 21 ноября 1821 г. (в это время усиленно решался вопрос об установлении тайного сыска в 32-м егерском полку). В письме есть такие строки: “Сколько я знаю и от всех слышу, то Липранди один только, который по сведениям и способностям может быть употреблен по части полиции, он даже Воронцовым по сему был употреблен во Франции… другого же способного занять сие место не знаю…”.[383]

Письмо, перехваченное полицейской агентурой, послужило формальным поводом для ареста В.Ф. Раевского. (Заметим, что Липранди накануне ареста Раевского отбыл в отпуск).

Неоценимую услугу Раевскому и его друзьям по тайному обществу оказал А.С. Пушкин. Он случайно узнал о предстоящем аресте и за день до него, 5 февраля вечером, предупредил Раевского об этом.[384] Часть опасных бумаг Раевский успел уничтожить. 6 февраля 1822 г. он был арестован. “Первым декабристом” назвали впоследствии историки В.Ф. Раевского — именно с него начались царские репрессии в отношении декабристов.

Сразу после ареста Раевского содержали под надзором в Кишиневе, а 16 февраля перевели в Тираспольскую крепость. Он обвинялся в политической агитации среди солдат. Из тюрьмы в марте 1822 г. В.Ф. Раевский тайно передал стихотворное послание друзьям в Кишинев:

Это наполненное гневом и революционной страстностью стихотворение венчали такие строки:

Действительно, заключенный в тюрьму, подвергавшийся при производстве судебного дела “не только строгим, но и жестоким средствам”, В.Ф. Раевский проявил мужество и стойкость: он никого не выдал, не раскрыл организацию. Долгих четыре года находился декабрист в крепости под угрозой смертного приговора и все это время при разбирательствах военно-судебных комиссий старался запутать дело. Вплоть до восстания 14 декабря 1825 года следствие так и не могло выяснить истинную роль В.Ф. Раевского в революционной деятельности тайного общества. Этому в немалой степени содействовали и свидетели: большинство привлеченных по делу командиров и солдат не выдали Раевского.

В протесте, поданном 1 сентября 1823 г. против решения военного суда о смертном приговоре,[386] В.Ф. Раевский обличал беззаконие судопроизводства, преступные действия офицеров, клеветавших на него, и подчеркивал, что “полковой командир ничего не показал”.[387] Как это было важно! И не только для Раевского — для всего дела и всех членов тайной организации.

В начале марта 1822 г. корпусный генерал Сабанеев допросил Непенина. На вопрос следствия о подписке “на какой-то союз” Непенин, ссылаясь на забывчивость, сказал лишь о “подписке на складку денег на вспоможение бедным ежегодно по 25-й части своего дохода”. Сабанеев усомнился в искренности показаний Непенина, ибо как он, не без основания, заключил: “сбор для бедных… не имел надобности ни в клятве, ни в тайне”. Ничего не добавил Непенин и на следующем допросе, произведенном 29 октября 1822 г. в Аккермане в присутствии опять же корпусного командира Сабанеева, придававшего большое значение новому дознанию. На прямой вопрос: “В чем состояла цель Союза благоденствия… и каким бы образом Вы при недостаточном состоянии Вашем согласились на пожертвование 25-й части доходов?..” — А.Г. Непенин опять же дал весьма обтекаемый ответ, говорил о подписке на вспоможение бедным, о полном незнании содержания книги, которую должен был прочесть при вступлении в Союз. Чаще всего отвечал почти односложно: “не знаю”, “забыл”, “по давности времени не упомню”.[388]

Итак, “полковой командир ничего не показал”. Непенин выдержал первый натиск царского суда, Сабанеева, который в отношении нижестоящих чинов мог прибегнуть к самым низким мерам, не церемонился, не выбирал выражений и средств. Непенин до конца был тверд, сохранил верность идее и революционному братству. Он знал, что теряет службу — единственное средство для добывания куска хлеба, но иначе поступить не мог. Именно за честность, бескомпромиссность его любили в полку. Когда еще в конце 1821 г. в результате доносов тайных агентов встал вопрос об отставке Непенина, “до 20 офицеров”, по сообщению начальника штаба корпуса Вахтена, “чтобы поддержать полкового командира… имели намерение подать в отставку”. И командование решило, что в 32-м егерском полку “надо будет сделать крутой переворот, ибо дух карбонариев и реформаторов давно действует”.[389] Тогда Непенин был оставлен в полку. Расследование продолжалось. Сабанеев писал Киселеву, что надо “ощупать 32-й полк и учебные заведения в Кишиневе”. Свое намерение он выполнил в