Он посмотрел на другой берег бухты, вертя стакан в руке. Потом сделал добавление, пролившее свет на его рассказ.
— Я очень рад, что партнер не разорился вместе со мной. Почти сразу же после того как мы ликвидировали дело, он открыл собственное по тому же профилю в большем масштабе. Теперь он богач.
Позже в тот день он удивил меня, мельком упомянув своего сына.
— Сын?
— Да. Дома у меня парень двадцати семи лет. Очень славный. Мне хотелось бы возвращаться почаще, чтобы с ним видеться. Но теперь у него свои друзья и, думаю, он счастлив один. Его интересует театр.
Сам я в этом почти ничего не смыслю. Знаете, все его друзья театралы, это очень интересно.
Я рад, что парень нашел себя. Я всегда считал своим долгом не стараться заинтересовать сына тем, что его не привлекает.
Жаль только, что это приносит мало денег. Он все время надеется получить работу на сцене или в кино, но говорит, это трудно, если не знаешь нужных людей, а чтобы познакомиться с ними, нужны деньги.
Я посылаю ему сколько могу, но парню ведь нужно хорошо одеваться, общаться с людьми, нужны развлечения, а все это требует денег. Думаю, в конце концов это приведет к чему-то. Он очень хороший парень.
Однако лишь несколько дней спустя, на борту судна, когда мы уже встали на якорь в порту, где ему нужно было на другой день сойти на берег, он упомянул о жене.
Мы много выпили, желая друг другу удачи в наших предстоящих путешествиях. Близость скорого расставания сделала взаимную доверительность проще, чем между постоянными собеседниками.
— Жена бросила меня, — бесхитростно сказал он. — Для меня это стало большой неожиданностью. До сих пор не могу понять почему. Я всегда поощрял ее делать то, что ей хочется.
Знаете, я видел много викторианских браков, когда жена не должна иметь никаких интересов, кроме ведения хозяйства, а отец семейства ужинал каждый вечер дома. Этого я не одобряю.
Я всегда хотел, чтобы у жены были свои друзья, чтобы она принимала их у нас когда захочет, чтобы выбиралась из дому когда захочет, и сам делал то же самое. Думал, мы идеально счастливы.
Она любила танцевать, я нет, поэтому, когда появился человек, с которым ей как будто нравилось проводить время, я был в восторге. Я встречался с ним несколько раз, слышал, что он любитель приударить за женщинами, но меня это не касалось.
Мой отец строго разделял друзей на тех, кого принимал дома, и тех, с кем встречался в клубе. Он бы не привел в дом ни единого человека, моральный облик которого полностью бы не одобрял. Я считаю это старомодной ерундой.
Словом, после этих встреч жена неожиданно влюбилась и ушла с тем человеком. Мне он тоже всегда нравился. Очень хороший парень. Думаю, она имела полное право делать то, что предпочитала. И все равно я был удивлен. С тех пор один.
В эту минуту два других пассажира, знакомства с которыми я старательно избегал, проходили мимо нашего стола. Он пригласил их присоединиться к нам, поэтому я пожелал ему доброй ночи и спустился вниз.
На другой день я не встретился с ним, чтобы поговорить, но мельком видел его на причале наблюдавшим за выгрузкой клети с образцами швейных машинок.
Под моим взглядом он закончил свое дело и пошел в город — беспечный трагичный маленький человек, которого партнер обманом лишил наследства, которого обирал, чтобы жить в роскоши, явно никчемный сын, которого бросила жена; неугомонный, сбитый с толку человек, широко шагавший в тропическом шлеме в целый континент жадных и безжалостных очень хороших людей.
ВЫЛАЗКА В ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ
© Перевод. В. Муравьев, 2011
Все годные на свалку лондонские такси, видимо, поступают в распоряжение швейцара ресторана Эспинозы. У него командирская выправка, и на груди его тремя рядами блещут воинские ордена, повествуя о геройстве и невзгодах, о том, как рушатся в огне фермы буров, как врываются в рай фанатики из племени фузи-вузи и как высокомерные мандарины созерцают солдат, топчущих их фарфор и рвущих тончайшие шелка. Стоит ему только снизойти по ступенькам крыльца Эспинозы — и к вашим услугам готов экипаж, столь же разбитый, как враги короля Британской империи.
Саймон Лент сунул полкроны в белую лайковую перчатку и не стал спрашивать сдачи. Вслед за Сильвией он пристроился среди сломанных пружин на сквозняке между окнами автомобиля. Вечер был не из самых приятных. Они сидели за столиком до двух, благо ресторан нынче поздно закрывался. Сильвия не стала ничего заказывать, потому что Саймон пожаловался на безденежье. Так они провели часов пять или шесть — то молча, то в перекорах, то безучастно кивая проходящим парам. Саймон высадил Сильвию у ее подъезда, он неловко поцеловал ее, она холодно подставила губы; и надо было возвращаться к себе, в маленькую квартирку над бессонным гаражом. За нее Саймон платил шесть гиней в неделю.
Перед его подъездом обмывали лимузин. Он протиснулся мимо и одолел узкую лестницу, где в былые времена раздавался свист и топот конюхов, спозаранку спешивших к стойлам. (Бедные и молодые обитатели бывших Конюшен! Бедные, бедные и слегка влюбленные холостяки, живущие здесь на свои восемьсот фунтов в год!) На его туалетном столике были набросаны письма, которые пришли ввечеру, пока он одевался. Он зажег газовый светильник и принялся их распечатывать. Счет от портного на 56 фунтов, от галантерейщика на 43 фунта; уведомление о неуплате его годового клубного взноса; счет от Эспинозы с приложенным сообщением, что ежемесячная плата наличными была строго оговорена и что в дальнейшем кредита ему предоставляться не будет; извещение из банка: «как выяснилось», его последний чек превышал на 10 фунтов 16 шиллингов сумму допустимого превышения; запрос от налогового инспектора относительно количества и жалованья наемной рабочей силы (то есть миссис Шоу, которая приходила прибрать постель и поставить апельсиновый сок за 4 шиллинга 6 пенсов в день); счета поменьше за книги, очки, сигары, лосьон и за подарки к последним четырем дням рождения Сильвии (бедные магазины, где имеют дело с молодыми людьми, живущими в бывших Конюшнях!).
Остальная почта была совсем иного рода. Коробка сушеного инжира от почитателя из Фресно (Калифорния); два письма от юных леди, каждая из которых сообщала, что готовит доклад о его творчестве для своего университетского литературного общества, — обеим нужна была поэтому его фотография; газетные вырезки, где он был назван «популярнейшим», «блестящим», «метеорическим» молодым романистом «завидного таланта»; требование дать взаймы 200 фунтов журналисту-паралитику; приглашение к завтраку у леди Метроланд; шесть страниц обоснованной ругани из сумасшедшего дома на севере Англии. Ибо Саймон Лент был в своем роде и в своих пределах молодой знаменитостью, о чем вряд ли кто догадался бы, глядя ему в душу.
Последний конверте машинописным адресом Саймон вскрыл тоже без особых надежд. Внутри оказался бланк с названием какой-то киностудии из лондонских предместий. Письмо на бланке было короткое и деловое.
«Дорогой Саймон Лент! (Обращение, как он давно заметил, ходовое в театральных кругах.)
Любопытно, не предполагаете ли Вы начать писать для кино. Мы были бы Вам признательны за Ваши соображения по поводу нашего нового фильма. Желательно было бы повидаться с Вами завтра во время ленча в Гаррик-клубе и услышать, что Вы об этом думаете. О своем согласии поставьте, пожалуйста, в известность мою ночную секретаршу в любое время до восьми часов завтрашнего утра или мою дневную секретаршу после этого часа.
