шампанского — при этом силы его прибывали с каждым часом), она вышивала на пяльцах по канве и, пока он делился с ней своими заботами, не выпускала из рук иголку.
— Да, я знаю Чарлза Олбрайта. Он в некотором роде приятель Робина.
— Тогда, может, ты скажешь, что в нем нашла Барбара.
— Да тебя же, — сказала Соня. — Неужели ты не заметил? Он вылитый ты — внешность, характер, манеры — все.
— Внешность? Характер? Манеры? Ты с ума сошла!
— Ну, не ты сегодняшний, даже после лечения. Неужели ты совсем забыл, каким был в его годы?
— Но он чудовище.
— В его годы и ты был чудовищем, дорогой. Неужели совсем не помнишь? А для меня все ясней ясного. У всех Силов страсть к кровосмешению. Знаешь, почему ты так любишь Барбару? Потому что она — копия Барбары Сотхил. А почему Барбара полюбила Чарлза? Потому что он — это ты.
Бэзил задумался — теперь, после лечения, старый повеса вновь стал самим собой.
— Эта его борода…
— Помнится, ты тоже носил бороду.
— Так ведь я тогда вернулся из Арктики, и я в жизни не играл на гитаре, — сказал Бэзил.
— Чарлз играет на гитаре? Первый раз слышу. За что он только не берется… совсем как ты.
— Я бы предпочел, чтоб ты не приплетала сюда меня.
— Неужели ты совсем не помнишь себя в молодости? Взгляни на фотографии в моих старых альбомах.
Как почти все ее сверстницы, Соня в юности собирала вырезки из газет и журналов, фотографии свои и своих друзей. Теперь эти ветхие альбомы громоздились в углу комнаты.
— Вот совершеннолетие Питера. Усадьба Королевский Четверг. Кажется, я тогда встретилась с тобой в первый раз. И наверняка впервые встретилась с Аластером. Он тогда ухаживал за Марго, помнишь? Она была рада и счастлива от него отделаться… А вот моя свадьба… Уверена, что ты там был. — Соня перевернула страницы, на которых жених и невеста были сняты с подружками невесты, и вот уже перед ними снимки у ворот церкви Св. Маргариты. — Ну да, вот и ты.
— Никакой бороды. И одет как положено.
— Увидишь, что будет дальше. Вот, смотри… и вот.
Они перелистывали альбом за альбомом. То и дело мелькали фотографии Бэзила.
— По-моему, я на них совсем не похож, — сухо сказал Бэзил. — Конечно, я одет довольно неряшливо, но ведь тогда я только вернулся после боев в Испании.
— Дело не в одежде. Посмотри на выражение лица.
— Свет бил прямо в глаза.
— Тысяча девятьсот тридцать седьмой. Опять Королевский Четверг.
— Какая гадость эти любительские фотографии! Что такое, что я делаю с этой девушкой?
— Кидаешь ее в озеро. Да, да, припоминаю. Как раз я и снимала.
— Кто она?
— Понятия не имею. Может, написано на обороте? Просто — «Бэзил и Бетти». Она, должно быть, много моложе нас, совсем не из нашей компании. Сдается мне, она дочь какого-то герцога. Вспомнила, она из Стайсов.
Бэзил повнимательней всмотрелся в снимок, и ему сделалось не по себе.
— Как меня угораздило вытворить такую штуку?
— Ты был молод и весел.
— Господи помилуй, да ведь мне было тридцать четыре. И она совсем некрасивая.
— Знаешь, кто она… кто она была? Мать Чарлза Олбрайта. Право, любопытное совпадение. Давай-ка поищем и проверим.
Соня взяла книгу пэров.
— А, вот слушай. — И она прочла: — «Пятая дочь покойного герцога Элизабет Эрминтруд Александра, крестница его высочества герцога Коннотского. Родилась в тысяча девятьсот двадцатом. Вышла замуж в тысяча девятьсот сороковом за Кларенса Олбрайта (убит на фронте в тысяча девятьсот сорок третьем). Оставила потомка. Умерла в тысяча девятьсот пятьдесят шестом». Да, я слышала… от рака, совсем молодая. Потомок и есть Чарлз.
Бэзил долго смотрел на эту фотографию. Девушка была пухленькая и, кажется, пробовала вывернуться у него из рук — грубая игра, видно, не так уж забавляла ее, была скорее неприятна.
— Как все забывается. А ведь тогда мы с ней, наверно, были очень дружны.
— Да нет. Просто Марго раскопала ее для Питера.
Когда-то Бэзил был мастер на всякие каверзы, потом воображение его погрузилось в спячку, но сейчас, в решительную минуту, оно разом встрепенулось:
— Эта фотография навела меня на одну мыслишку.
— Бэзил, у тебя опять гнусная физиономия. Что ты затеял?
— Да так, есть одна мыслишка.
— Уж не хочешь ли ты кинуть Барбару в Серпентайн?[196]
— Почти угадала.
— Пойдем посидим у Серпентайна, — в тот же день предложил Бэзил дочери.
— А по-твоему, не холодно?
— Сейчас тихо. Оденься потеплей. Мне надо с тобой серьезно поговорить.
— У тебя хорошее настроение?
— Лучше некуда.
— А почему не поговорить здесь?
— В любую минуту может войти мама. То, что я хочу сказать, ее не касается.
— Понятно, это обо мне и Чарли.
— Разумеется.
— Не нагоняй?
— Ничего похожего. Теплое отцовское сочувствие.
— Ради такого стоит померзнуть.
В машине они не разговаривали.
Бэзил отослал машину, сказал, что обратно они доберутся сами. Было прохладно, опадали сухие листья, и в этот час, когда все пьют чай, они без труда нашли свободную скамейку. Свет был мягкий, в такие тихие дни Лондон удивительно похож на Дублин.
— Чарлз сказал, он с тобой говорил. Ему что-то сомнительно, чтобы он тебе полюбился, — начала Барбара.
— Полюбился.
— Ох, Хромунчик!
— На гитаре он не играл, но что он гений, я понял.
— Ох, Хромунчик, что ты затеял?
— Ты спросила совсем как Соня. — Бэзил оперся подбородком о набалдашник трости. — Ты ведь знаешь, Бэбс, я хочу только одного: чтобы ты была счастлива.
— Как-то ты очень странно говоришь. Хитришь ты что-то.
— Ничего подобного. То, что я тебе сейчас скажу, ты не должна говорить ни ему, ни маме. Родители Чарлза умерли, так что их это не заденет. Я хорошо знал его мать, вероятно, он даже не предполагает, насколько хорошо. Многие часто недоумевали, почему она вышла замуж за Олбрайта. Видишь ли, они поженились весьма поспешно — он тогда приехал в отпуск, а каждую ночь были воздушные налеты. Я тогда только что вышел из госпиталя, это еще до того, как мы с мамой поженились.
— Хромун, милый, здесь очень холодно, и я не понимаю, какое отношение к нам с Чарлзом имеет эта древняя история.
— Это началось, — безжалостно продолжал Бэзил, — когда… как же ее звали?.. когда Бетти была моложе, чем ты сейчас. В Королевском Четверге я бросил ее в озеро.
