— Форстер пишет, что мрамор так светился, что в полночь можно было продеть нитку в игольное ушко. Чего это они так суетятся? У нас еще масса времени. Здесь никто не завтракает раньше двух часов дня.

«Миссис Ститч, — подумал Гай, — по-видимому, не рассчитывает на особую разговорчивость с моей стороны». Он сидел молча, поглощенный ею.

— Я никогда до этого не была в Египте. Надо сказать, эта страна оказалась для меня большим разочарованием. Я не могу заставить себя полюбить этих людей, — уныло призналась она, рассматривая толпу своими бездонными глазами. — За исключением их короля, а любить его слишком сильно — это неполитично. Пожалуй, нам надо ехать. Мне еще надо найти какие-нибудь туфли.

Усевшись за руль, она нажала на клаксон и безжалостно рванула маленькую машину вперед.

Вскоре она свернула в боковую улочку, в начале которой висел знак с надписью: «Вход и въезд английским военнослужащим запрещен».

— На днях здесь были подобраны два мертвых австралийца, — пояснил Гай.

Миссис Ститч интересовалась многим, но в любой данный момент — только одним. В то утро предметом ее интереса была история Александрии.

— Гипатия! — воскликнула она, сворачивая в грязный кривой переулок. — Я расскажу вам интересные вещи о Гипатии. Мне говорили раньше, что ее зарезали устричными раковинами. Вам в школе тоже так говорили. А вот Форстер пишет — черепками.

— Вы уверены, что мы проедем по этому переулку?

— Не очень-то. Я никогда не бывала здесь. Кто-то порекомендовал мне здесь одного человечка.

Проезжая часть переулка сузилась настолько, что крылья машины начали скрести стены.

— Придется немного пройти, — сказала миссис Ститч, поднимаясь над ветровым стеклом и опуская пониже свою шляпу.

Вопреки ожиданиям Гая они нашли нужную лавочку. «Человечек» оказался рослым детиной, восседавшим на скамеечке у входа в лавку и курившим кальян. Он любезно поднялся, и миссис Ститч немедленно уселась на освободившееся место.

— Как нагрел местечко, — заметила она.

Вокруг на шнурках висели туфли различных фасонов и расцветки. Поскольку миссис Ститч не обнаружила того, что ей было нужно, она достала из своей корзинки блокнот и карандаш и принялась рисовать, а сапожник, приблизившись, дышал ей в шею. Затем он поклонился, закивал головой и достал пару малиновых вечерних туфель-лодочек с высокими загнутыми носами, красивых и забавных одновременно.

— Как раз то, что надо! — воскликнула миссис Ститч. — Сидят как влитые.

Свои туфли из белой кожи она положила в корзину. Ногти на пальцах ее ног оказались бледно-розового цвета и отполированными до блеска. Расплатившись за туфли, она пошла в них. Гай последовал за ней. Сделав три шага, она остановилась и, опершись на Гая, легкая и благоуханная, снова сменила обувь.

— Не для улицы, — пояснила она.

Подойдя к автомобилю, они обнаружили, что его облепили ребятишки, приветствовавшие их звуками клаксона.

— Вы управляете машиной? — спросила миссис Ститч.

— Не очень хорошо.

— Сможете выбраться отсюда задним ходом?

Гай посмотрел поверх маленького автомобиля на кривой, забитый людьми, похожий на ущелье переулок.

— Нет, — ответил он.

— Я тоже не смогу. Придется прислать кого-нибудь. Видите ли, Элджи не любит, когда я управляю машиной сама. Который час?

— Без четверти два.

— Проклятие! Придется взять такси. Было бы забавно проехаться на трамвае, но это как-нибудь в другой раз.

Предоставленная Ститчам вилла находилась за Рамле, за Сиди-Бишром, среди пиний и бугенвилий. Одетые во все белое, с красными кушаками, слуги-берберы были единственными африканцами в доме. На всех остальных лежал отпечаток Приморских Альп. Собравшееся на веранде общество было небольшим, но не однородным. Элджернон Ститч держался на заднем плане; на переднем красовались две местные сестры-миллионерши. Увидев миссис Ститч, они льстиво, на цыпочках бросились навстречу ей.

— Ah, chere madame, ce que vous avez Fair star, aujourd'hui[56] .

— Леди Ститч, леди Ститч, какая шляпа! Je crois bien que vous n'avez pas trouve cela en Egypte.[57]

— Chere madame, quel drole de panier.[58] По-моему, она очень оригинальная.

— Леди Ститч, ваши туфельки — просто прелесть!

— На базаре за пять пиастров, — отозвалась миссис Ститч (в такси она снова сменила туфли), увлекая за собой Гая.

— Ca, madame, c'est genial.[59]

— Элджи, ты помнишь подземную корову?

Элджернон Ститч взглянул на Гая смущенно, но благожелательно. Представляя ему незнакомых людей, его жена чаще пользовалась иносказательными, чем определенными выражениями.

— Привет, — сказал он. — Очень рад снова встретиться с вами. Полагаю, вы знакомы с главнокомандующим?

Сестры-богачки обменялись полными недоумения, настороженными взглядами. Кто такой этот захудалый офицер? Son amant, sans doute.[60] Как хозяйка назвала его? La vache souterraine? Ou la vache au Metro?[61] Значит, это новый шикарный эвфемизм. Надо запомнить его и эффектно блеснуть им при случае.

— О, дорогая, по-моему, подземная корова — это ее шофер. В этом есть что-то великосветское.

Кроме главнокомандующего среди приглашенных были: молодой магараджа в форме Красного Креста, министр по особым поручениям английского кабинета и выделявшийся изысканными манерами паша. Миссис Ститч, не слишком строго придерживавшаяся этикета, посадила Гая за столом справа от себя, но живо участвовала в общем разговоре. Тему для начала она предложила сама.

— Махмуд-паша, расскажите нам о Кейвефи.

Махмуд-паша — печальный изгнанник из Монте-Карло и Биаррица — ответил с хладнокровным видом:

— Такие вопросы я оставляю его превосходительству.

«Кто такой Кейвефи? Что он представляет собой?» — эти вопросы живо светились в черных глазах обеих сестер, сидевших по сторонам от хозяина дома, однако они придержали свои пунцовые язычки.

Английский министр по особым поручениям, по-видимому, был начитан по Греции. Он начал подробно объяснять. Дама, сидевшая справа от Гая, заметила:

— Возможно, они говорят о Константине Кавафисе? — Она произнесла это имя совсем-иначе, чем миссис Ститч. — Мы в Александрии в эти дни не слишком восхищаемся им. Понимаете ли, он весь в прошлом.

Главнокомандующий сидел с унылым видом, имея на то веские основания. Все ускользало из-под его контроля, и все обстояло из рук вон плохо. Он долго ел молча. Наконец он неожиданно сказал:

— Я прочту вам поэму, лучшую из когда-либо написанных в Александрии.

— Декламация! — объявила миссис Ститч.

— Это просто изумительно! — воскликнула греческая дама. — Как поэтичны все ваши деловые люди! Они не социалисты, я надеюсь?

— Тише, — прошептала миссис Ститч.

— Очень мило, — заметила миссис Ститч.