— И скажу, когда надо будет! — продолжал Шкерт. — И нечего на нас, как на собак, смотреть…

— Подумаешь, разобиделся, — спокойно сказал Толик, — я тоже детдомовский. И никто на меня, как на собаку, не смотрит.

— Ладно, — сказал Антон. — Поговорили… и хватит!

Шкерт, криво усмехаясь, замолчал. И все молча стали расходиться кто куда.

Арся стоял на баке, опершись на фальшборт, и угрюмо смотрел на воду. Когда я встал рядом, он даже не повернул головы. Так мы помолчали, а потом он спросил:

— Ругать пришел?

— Да нет, — ответил я, — только зря ты так на Ваську.

— Сам знаю, — буркнул Арся, — со мной это теперь часто бывает: хочу как лучше, а получается как хуже. Злой я стал. Сам себя иногда боюсь. Плохо это, а?

— Самому трудно, — сказал я.

— Вот, — согласился Арся, — а что делать, не знаю. Эх, на фронт бы мне — там бы знал, что делать.

— Ты уж хотел, — сказал за нашими спинами Антон.

Арся резко повернулся.

— Ну, Антон! — сказал он. — Ты уж лучше не говорил бы этого.

— Так я только тебе, — сказал Антон, — а Соколов — свой, свой в доску…

Сказал он это таким тоном, что я не выдержал.

— Корабельников, — сказал я, — в зубы врежу.

— Давай! — смеясь, сказал Антон.

Я сжал кулаки, но тут Арся взял меня за запястья и легко посадил на палубу.

— Драка на корабле почти что бунт. А за бунт раньше на реях вешали, сказал он. — Сиди! А ты, Тошка, и в самом деле: либо так, либо так…

— …Ты слышал, что Шкерт говорил? — спросил Антон. — Что они знают?

— Мало ли что… — неопределенно сказал Арся. — Мы с питерским чистые как огурчики. — И он подмигнул мне.

— Смотри, Арся, — строго сказал Антон, — если что, так я и на дружбу не посмотрю.

Арся вспыхнул и, прищурившись, посмотрел на Антона.

— Знаешь, Тошка, — сказал он с вызовом, — не дорос ты еще меня воспитывать.

— Ну, я сказал, а ты сам смотри, — медленно проговорил Антон и хотел уйти.

Тут уж не выдержал я и торопливо, чтобы Арся не перебил меня, рассказал, как мы провели Борьку на судно, как прятали его, ну и все остальное. Антон молчал.

— Ну и что? — спросил Арся. — Докладывать побежишь?

— Не думал я, Арся, что ты такой пацан еще, — сказал Антон с досадой. — Докладывать я не побегу. Сами доложите. Но имей в виду: заступаться за вас я не буду. Время не то. — И он, резко повернувшись, ушел.

— Слабину ты дал, питерский, — насмешливо сказал Арся. — Кто тебя за язык тянул? Борька молчит, все и обошлось бы.

— Антону-то уж можно было сказать раньше, — запальчиво сказал я. — Не по-товарищески это.

— Ну, вот сказал, и что вышло? Вишь, как он повернул: теперь, хочешь не хочешь, надо к Громову идти, а то трусами будем. Я-то выкручусь, уверен, а вот тебя начальник спишет из экспедиции. Понял? Он ведь за тебя поручился вроде.

Я понял, и недоумение мое и обида на Арсю сразу прошли: он из-за меня молчал, вон оно что…

— Идем, — решительно сказал я, — к Громову идем.

— Пошли, — отозвался Арся, — и заодно Баланде и Шкерту рот заткнем. Я тебе не говорил, пугать не хотел: когда мы Борьку под брезент запихивали, на спардеке Шкерт вертелся.

Выпросив у шкипера шлюпку, мы втроем отправились на берег. Какой-то житель показал нам, где находится наше начальство.

— Который час заседают, — засмеялся он, — прямо Комитет Обороны…

Он махнул рукой в сторону большой избы на угоре, и мы пошли туда.

— Здравствуйти, — окликнул нас сзади хрипловатый мужской голос.

Мы обернулись. За нами шел невысокий коренастый человек в синем морском кителе и в брюках, заправленных в кирзовые сапоги. Фуражку он нес в руках. Длинные черные волосы были зачесаны назад и кое-где просвечивали сединой. Лицо смуглое, скуластое, с пристальным внимательным взглядом узких глаз, черные усы. Ненец. Шел он быстрым, легким, каким-то пружинистым шагом. «Так ходят настоящие охотники», — подумал я. Когда он поравнялся с нами, то протянул каждому по очереди тоже смуглую, небольшую, с тонкими пальцами, но очень крепкую руку.

— Здравствуйти, — повторил он и улыбнулся приветливо.

Мы тоже заулыбались.

— Экспедиция? — спросил он. — Слыхал, слыхал. Вот приехал, однако, может, что помочь надо.

Говорил он по-русски правильно и почти без акцента.

— Я из Маточкина Шара пришел. Раньше, однако, хотел.

— А вы кто будете? — спросил Боря.

— Я? А председатель Новоземельского поселкового Совета я.

— Вы… товарищ Вылко? — спросил Арся.

Ненец быстро закивал головой:

— Ага, Вылко я и есть. По-нашему — Тыко Вылко, а по-русскому — Илья Константинович Вылко.

Он рассмеялся рассыпчатым хохотком.

Арся и Борька глазели на него вовсю.

— Чего это вы? — тихо спросил я.

— Вылку не слыхал? — поразился Арся.

А Вылко негромко говорил, озабоченно покачивая головой:

— Много в Матшаре дела, однако. Столько кораблей в проливе собралось, столько кораблей — англичане, и американсы, один даже норвежин, военные, торговые, всякие…

— Чего же они там сидят? — спросил я.

— И не говори, и не говори, товарись. Худо. Бо-ольшой конвой к нам шел. Фашист их побил… А эти, которые в Матшаре, убежали. Теперь будут к Архангельску пробиваться.

— Наверно, тот, который в губе Обседья на мели сидит, тоже из них, сказал Арся.

— Да, да, и этот тоже, — сказал Вылко и что-то сердито добавил по-ненецки — похоже, выругался. — Капитан там, однако, нехороший человек, совсем плохой человек, хуже волка. Нарочно на мель здоровое судно посадил. Совсем перепугался. Потом пушки спортил и людей увел. Сволочь мужик, а никакой не капитан. Пришли, — сказал он и, толкнув рукой дверь, вошел в дом.

Вошли за ним и мы. Махорочный дым плавал под потолком. За столом и на лавках вдоль стен сидели люди. Были здесь Громов, Замятин, наш комиссар, боцман. Остальные, наверно, местные, и среди них несколько ненцев.

Едва Вылко появился в дверях, его сразу же заметили, а он, увидев Громова, радостно воскликнул:

— Афанасий Григорьич! Вот рад-то я как, однако, сколько лет не виделись. Слыхал я, ты приболел немного?

— Было дело, — сказал Громов, — да болеть-то некогда.

— Это хоросо, это хоросо, — сказал Вылко, и они с Громовым обнялись, похлопывая друг друга по спинам. Потом, оглядев всех, он заметил Людмилу Сергеевну. Брови его удивленно поднялись, и он заулыбался еще шире.

— Ай-ай, — сказал он, — а ты как здесь, Людмила?

— Узнали, Илья Константинович? — засмеялась учительница.

— Тебя как не узнать. Ты у меня… как у вас, русских, говорят, — он похлопал себя по шее, — вот где сидишь! — А когда все отсмеялись, он добавил: — Уж такая боевая, такая смелая…

Мы трое стояли молча у дверей и только удивлялись.