Словно кто-то невидимый гнал их сквозь тьму в сумасшедшей гонке по петляющему шоссе. На истрепанном сиденье машины, несущейся навстречу судьбе, для Рами начинался путь, который привел к свадьбе с чужой для него девушкой. Пустыня убегала под колеса, и пространство было черным, несмотря на свет луны и звезд. И из этого мертвенно-белого света, подобного свету Сотворения, возникали невидимые силы, наплывающие на Рами и Сгулу.

Мгновение радости обернулось кошмаром реальности.

Слула покинула комнату командира в штабном помещении и побежала заняться главным своим делом – подготовкой к празднику Ханука. Рами стоял у окна, не отрывая глаз от ее кудрявых волос. Цион Хазизи отстранился, и все руководство перешло к девушке. Она – во главе строя, и весь строй ползет, подобно сороконожке, у которой выросла светлая кудрявая шевелюра. Капитан Рами смеялся, дышал полной грудью, и был в ладу с самим собой, чего давно не было. Ветер пустыни гнал горячие волны от Сгулы к нему, и он дышал этим ветром.

Когда девушка исчезла в столовой, а за ней и весь строй, и двор огласился хором, поющим песни Хануки, подошел капитан Рами к зеркалу над умывальником, тщательно себя рассмотрел и пришел к правильному выводу. Ему надо привести себя в порядок: постричь ногти, подстричь волосы, а форму и белье бросить в стирку. И тут пришло главное решение: сбрить бороду. И в этот момент возник Цион Хазизи с медным сосудом, дымящимся хворостом, на котором чайник с «тамархинди». Запах горелого распространился по штабной комнате, и командир упал в свое черное кресло. Впервые старшина принес этот напиток, который обычно они распивали в обед, к вечеру, причем не в комнату Рами, а в штаб. Поставил Цион Хазизи медную посудину между бумагами на письменном столе, а сам вытянулся по стойке смирно. Рами покачивался в кресле и прятал улыбку в бороду. Старшина стоял перед ним, лицом к стене, словно ожидая приказа от гнома-десантника на рисунке. Впервые Рами сам налил себе напиток. Сделал продолжительный глоток, посмотрел на Циона Хазизи поверх чашки. Коричневые капли стекали с его губ. Затем вытер ладонью рот, вернул чашку на стол, прокашлялся, делая все это весьма основательно. Цион Хазизи не двигался с места и не реагировал, пока Рами не сказал:

«Слышишь?»

«Командир, слушаю».

«Ты умеешь брить?»

«Командир, умею».

«Есть у тебя машинка для бритья?»

«Командир, есть».

«Давай».

«Командир, что брить?»

«Бороду, естественно».

«Командир, чью бороду?»

«Мою».

«Командир, вашу?»

«А чью же?»

«Командир, и мою».

«Твою?»

«Командир, я не могу быть с бородой, единственный среди всех».

«А что такое?»

«Командир, тогда все поймут».

«Что все поймут?»

«Командир, поймут, что я образец для рисунков сержанта».

Глаза Рами пронзительно вглядываются в лицо Циона Хазизи, старшина отвечает ему взглядом, и оба опускают головы. Рами смотрит на свою бороду, а Цион Хазизи – на свою. И в тишине комнаты слышен лишь странный скрип, издаваемый Ционом Хазизи. Есть у старшины такой секрет: он умеет скрипеть легкими. С выдохом выходит и этот скрип, а с вдохом замирает грудь и сжимаются губы. Стоит старшина перед командиром, выдыхает и вдыхает, и скрип сменяется молчанием, а молчание – скрипом, пока он в смущении не начинает чесать затылок, и капитан принимает окончательное решение:

«Бреемся».

Но где Цион Хазизи и где бритье? Ушел и не вернулся. Выясняется, что он рыщет по палаткам и баракам, и не находит машинки для бритья. Лицо Рами приняло кислое выражения от долгого ожидания, и он снова подошел к окну, в поисках следов пропавшего старшины. На пустыню опускался вечер. Закатное солнце протягивало долгие лучи и тени, и пряло из них кружева на белом полотне песков, и ткань казалась состоящей из улиток, плывущих в этом песчаном море. На смоковнице, склоненной над цистерной с горючим, заплакал сыч. Эта смешная птица возвещала рыданием об уходе дня и приближении ночи. Рами у окна забыл о Ционе Хазизи и благодарил прошедший день, считая часы до восхода. Двор тих, хор Сгулы замолк, и Рами приклонил ухо к безмолвию. Наконец открылась дверь, зашел старшина, но в руках у него не было машинки для бритья, а платок. Он со значительным звуком очистил нос и сказал:

«Командир, что делать?»

«Ты не нашел машинки для бритья?»

«Командир, человек полагает, а Бог располагает».

«О чем ты говоришь?»

«Командир, сообщили по связи».

«Война!»

«Командир, еще нет».

«Боевая готовность?»

«Командир, еще нет».

«Так что же случилось?»

«Командир, отец сержанта Сгулы убит».

«Где?»

«Командир, в Метуле».

«Он мертв?»

«Командир, да».

«Но что вдруг?»

«Командир, «катюши» террористов это не вдруг».

«Она знает?»

«Командир, я сообщил ей».

«Почему ты?»

«Командир, а кто же?»

«Я».

«Командир, я сказал ей, как это нужно сказать».

«Что ты ей сказал?»

«Командир, я сказал ей, что отец ее ранен».

«Надо немедленно вернуть Сгулу в Метулу».

«Командир, все сделано».

«Что ты сделал?» «Сообщил тыловой службе об ее приезде».

«Где малышка?»

«Командир, в тендере».

«В тендере?»

«Командир, она уже ожидает, чтобы ее отвезли».

«Я ее отвезу».

Сгула с рюкзаком, сумкой и своей светлой шевелюрой сидела в тендере, согласно приказу старшины, который и собирался отвезти ее на базу тыловой службы. Так же, как внезапно возникла для подготовки к празднику, так же неожиданно она уезжала. В тендере сидела девушка-сержант, скорчившись, как будто пустыня всей своей тяжестью лежала на ней. Глаза ее светились за стеклом кабины, словно заключенные в тюремную камеру. Солдаты вышли из столовой и окружили тендер. Они смотрели на Сгулу. Пески желтели в