потерянных колен. И легенды его, рассказанные Мойшеле, которые он пересказал Рами, дойдут и до его ребенка. Рами будет сидеть с сыном в сиянии горы, около дум-пальмы, и рассказывать ему истории Элимелеха, которые никогда не завершатся в этом мире. Ощущает Соломон подъем духа и говорит голосом Элимелеха:

«Владыка мира, еще будут и будут в этой стране люди, подобные Элимелеху. Еще будут возведены святые Храмы на нашей земле. Еще убегут люди от шумной бессмысленной жизни, и придут к нам, жить с землей, небом, друзьями, молитвами и Богом. Придут усталыми от бесполезной молитвы и серых будней, и тут, на нашей земле, вылечатся от разочарований и создадут небесное царство».

Смотрит Соломон на дум-пальму, а мысли его обращены к Мойшеле на чужбине. Надо ему написать о Рами. Внезапно охватывает Соломона тревога, и гонит его по тропе, между лужаек. На клумбах пылают молодые розы, и в их расцвете чувствуется приближение лета. Впервые после смерти Амалии раскрываются глаза Соломона на красоты окружающего пейзажа. Он видит двор кибуца, погруженный в весну, даже стрижа, чирикающего на стене недостроенного дома. Иллюминация во дворе превращает ночь в день, и стриж бодрствует, и комары, которых он ловит, кружатся облачком вокруг красного фонаря, который мигает, обозначая край котлована. Останавливается Соломон у фонаря, обращаясь к поднимающемуся фундаменту и стенам:

«Строим, а? Строим!»

И вспоминает о плавательном бассейне, который уже построили, а он еще его не видел, и он продолжает ходить по двору кибуца, выпрямив спину, как по своему владению. Так он ходил всегда, пока не ушла из жизни Амалия. Соломон идет к бассейну, вода которого мерцает издали, отражая светящиеся над ними фонари.

Адас и Юваль идут по аллее. Воздух напоен ароматом цветущих мандариновых деревьев. Вечер сошел легкими сумерками, и в разломах гор на горизонте проглядывает ночь. Сквозь узоры древесных крон небеса кажутся кружевами. Гомон птичьих голосов среди листвы оживляет воздух. Ворон раскачивает кончик ветки, оглядывая Адас, словно знаком с нею. Может быть, это Коко – ворон Мойшеле. И голос шепчет в душе: «А ты – моя ворона». Порыв слабого ветра подобен ласкающей руке, и она беспокойно оглядывается вокруг. Пропало желание провести эту чудную ночь с Ювалем. Что-то удерживает Адас от близости с юношей, и она вглядывается в высокое небо, убегая от Юваля на одинокую звезду, которая мерцает вдали. Это ее звезда! Светит лишь ей. Напряженное ее лицо озаряется легкой улыбкой: звезда, не известная никому, кроме нее, взошла лишь для нее, и еще немного, упадет на землю, красная и пылающая, подобно комете, принесет ей с высот свет мечты. Юваль прилип к ее спине, дышит ей в затылок, и Адас заносит руку за спину, словно пытается согнать раздражающую ее муху. Они покидают аллею, и звезда исчезает. Около столовой, встречает их член кибуца, останавливается и строгим голосом говорит:

«Сейчас всех мобилизовали на чистку мертвых кур».

Возникла возможность сбежать от Юваля и присоединиться к остальным. Там, конечно же, и Соломон, который не пропускает таких мероприятий. В кармане платья Адас нащупывает письмо от Мойшеле, которое она выкрала с полки дяди на почте. Вот и отдаст его сейчас. В общем шуме и суматохе протянет ему естественным движением письмо, и если лицо ее покраснеет, она отвернется с озабоченным видом, и займется делом. И трудный этот день завершится по-доброму. Оборачивается Адас к Ювалю, чтобы и его позвать на кухню, но не успевает раскрыть рта. У двери возникает Голда, поблескивая темными очками, которые она не снимает даже вечером, лицо ее красно от напряжения, и огромная кастрюля прижата к животу. Она опрокидывает ее над краем мусорного ящика, выбрасывая останки кур. Адас прячется под рожковым деревом. Юваль тянет ее за локоть, и, указывая на Голду, говорит решительным голосом:

«Только бы здесь не застрять».

И они убегают, быстро пересекая площадь перед кухней, и только через несколько минут походка Адас становится более спокойной и уверенной. В покрытом зеленью дворе фонари бросают круги света на цветущие фруктовые деревья. Адас и Юваль одни на всем весеннем пространстве двора. Ботинки Юваля стучат по дороге, шаги Адас не слышны. Проносится порыв ветра, как это бывает ночью в долине. Фонари колышутся и покрываются пылью. От кругов света остаются лишь тени Адас и Юваля, которые отбрасывают фонари. Глаза Адас и Юваля встречаются, и она спрашивает:

«Ну, что сейчас?»

«Идем».

«К бассейну?»

«Он по дороге».

«Но ты поменял направление».

«Хочу показать тебе что-то».

«Что?»

«Чего ты так подозрительна?»

«Сказал – бассейн, так пусть будет бассейн».

«Идем, идем».

Юваль берет ее за руку, приблизившись к ней и обдавая ее запахом своего тела, подобным запаху скошенных трав, опьяняющему ее. Пальцы ее трепещут в его крепкой ладони. По тропе они спускаются к старой прачечной, которая сейчас темна и пустынна. Вот, она и вернулась на место, где когда-то обнаружила Голду, ворующую розовые трусики. И влажное белье, раскачивающееся на ветру, обдает Адас холодом. Смотрит она на белые простыни и опускает глаза. Юваль видит ее застывшей в молчании, обнимает, и губы его ударяют ее в губы, как молот, и зубы его делают ей больно. Адас бьет его в грудь:

«Перестань».

«Почему?»

«Ты еще спрашиваешь?»

«Почему ты такая вредная?»

«Клянусь, еще раз такое сделаешь, и я ухожу».

«Посмотрим».

Юваль нагибается, поднимает сиреневое полотенце, соскользнувшее с плеча, и продолжает идти. Адас тянется за ним, и в душе у нее смешались страх и страсть. Страх, таящийся в ней после встречи с насильником, желание забыть бессонные ночи, и страсть к горячей ладони Юваля и свежему запаху его тела. Эта ночь все же лучше прошедших ночей, и она ускоряет шаги, чтобы достичь Юваля, который смеется, искренне радуясь, и подбрасывая широкополую австралийскую шляпу: «Я ведь знал, что ты хорошая девушка». Они добираются до старых бараков за прачечной, которые были построены в первые дни создания кибуца, и между ними высится эвкалипт Элимелеха. Солнце их раскаляло, дождь промывал, ветер раскачивал, и они посерели, одряхлели и потрескались. Теперь в них проживают солдаты и солдатки, приходящие домой на побывку в конце недели. Это также место проживания добровольцев и битников, приезжающих в кибуц со всех сторон света – работать и учить иврит. Вокруг бараков разбросан мусор, но лужайка в центре освещена фонарем и забита постояльцами. Девушки, в основном, блондинки одеты весьма налегке, открывая бедра любому взгляду. И между всеми сидящими и лежащими бродят несколько фигур, ищущих тех, чьи бедра еще не заняты. Девушка качается и напевает: «Ай би-би, би-би». Гитарист, поражающий худобой, с рассыпанными по плечам белыми волосами, бренчит на струнах. Каждый звук словно бы подчеркивает слова Томера Броша, стоящего в свете фонаря. Огненно рыжие волосы его тоже спадают на плечи и грудь, смешиваясь с не менее рыжей бородой. И все это он отращивает во имя мира, который должен прийти после того, как будут возвращены оккупированные территории. Он дал обет по завершению Шестидневной войны, что бритва не коснется его головы и бороды, пока не придет мир. Томер является представителем молодого поколения в политической комиссии кибуца, которую возглавляет Шлойме Гринблат, и отношения между ними отличные. Он не перестает ораторствовать, показывая знание английского, на который переводит с иврита свою нескончаемую речь. Юваль пытается пройти между