Печально лицо Соломона, сидящего в кресле в темной комнате. Адас и Юваль не дают ему покоя. Лужайка за окном пуста и безмолвна. Все пошли на уборку мертвых кур. Соломон подводит итог прошедших лет, когда все смешалось: Адас, ставшая частицей его души, Мойшеле, отдаляющийся все больше и больше. Вот уже давно от него нет письма. В этот итог входят и Рами, и Рахамим, и Юваль, и даже пальмы из рощи, которые проданы Тель-Авивскому муниципалитету. И вот, жизнь завершается скучным одиночеством вдовца, и шепчет Соломон в пустоту комнаты:

«Господи, Боже мой, что мне делать с путанными моими днями, болью души и старческой плотью? Как я смогу вылечиться и поддерживать эту плоть в одиночестве? Дни мои прокляты, и Ты, сидящий на высотах, прояви Свою справедливость, и верни мне уважение в глазах окружающих, чтобы страдания мои прошли и еще посетила бы меня отрада. Господи, сделай так, чтобы унижающие меня просили прощения, ибо времени осталось мало, и скоро пресечется источник. Пока еще есть в нем немного вод. Если ты поможешь мне сберечь эти воды, я направлю их на одну цель – достойно умереть. Это вся моя просьба. Господи, сижу я в темной комнате, оплакиваю себя, и еще не упомянул трагическую судьбу пальм у источника, которые были искоренены, и оставили меня одиноким. Я – халуц, первопроходец на этой земле, один из основателей этого кибуца, создатель этой страны, человек прямой и чистосердечный, и я ищу кого-либо, кто бы мог опереться на мое плечо. И обратиться я могу только к Тебе. В детстве я верил в Тебя, затем оставил, и теперь возвращаюсь к Тебе, чтобы выложить все мои беды. Клянусь Тебе, что если долгое молчание Мойшеле означает, что он покинул Израиль, я разорву на себе край рубахи и буду сидеть семь дней, как поминают ушедшего из жизни. Одна Адас у меня. Если из-за нее Мойшеле оставил страну, она не должна нести на себе вину за то, что из-за нее изменили Израилю. Любимая моя девочка пойдет туда, куда поведут ее страсти, пойдет к сверстникам, к друзьям, для которых нет ни высот, ни бездн. Они знают лишь равнину. Гору они продадут, если им дадут за нее хорошую цену. Все они – Адас, Мойшеле, Рами, Рахамим, Юваль, все ее любовники – одного сорта: нет у них ни верности, ни измены. Меняют мужчин и меняют женщин, как нечто само собой разумеющееся. Не знают они ни трагедий, ни обманов, ни мучительных сердечных тайн, ни глубоких переживаний, ни боли измены. Все просто и открыто, все обычно, как делают все. Господи, больно мне за мою малышку. Красивое ее лицо обманчиво, как и весь грубый мир вокруг, где известна каждая звезда, висящая в пространстве, а солнце состоит из электронов, и любой предмет в космосе вращается вокруг своей оси, где у луны всего лишь отраженный свет, и вообще она в пределах досягаемости. Это твой мир, малышка моя, и ты полетишь в его глубь, птичка моих виноградников. Быть можешь, ты развернешь свои крылья, но Бога не достигнешь. Солнце сожжет твои крылья, и ты больше не взлетишь. Все дни свои ты будешь ползать по долине, по ее дорогам, изводящим тоской. Господи, храни мою малышку в этом ужасном мире».

Смотрит Соломон в окно на гору, и не видит ее. Перед ним – степь, иссушенная пустыня, на которой он тогда пролагал тропы. Тоска Соломона в эти минуты безгранична, и он переводит взгляд с горы на двор кибуца, сверкающий огнями и пахнущий ароматами весеннего цветения. Внезапно сердце его меняет мотив:

«Старый дурень, пойми, что мир изменился, и молодые люди – иные. Но почему изменились старики? Все изменились, Соломон, и ты в том числе. Мир стал для тебя чуждым, и ты устал от веры в жизнь и тягот жизни. И чего ты удивляешься, что птичка твоих виноградников улетела от тебя? Кого ты можешь ей предложить? Бунт твой молодости потерпел поражение. Твоя опустошенность вызывает у молодых презрение».

Кто-то негромко постучал в дверь, так, что Соломон не услышал. В незапертую квартиру ворвался Рами. Соломон вообще не ожидал его. До Рами мысли Соломона добираются редко, и то он остается на обочине размышлений. И вот, Рами стоит перед ним. День за днем закрывается Соломон в своей пустой квартире, прислушивается к шагам за окном, к каждому шороху, близкому и дальнему. Как слепой, научился он распознавать разные шорохи и звуки. Но шагов Рами не слышал. И тот уже в комнате, в форме, с автоматом и ранцем, включает свет, и говорит, как само собой разумеющееся:

«Привет, Соломон».

«Привет, Рами».

«Вот, я пришел».

«Благословен, приходящий».

«Благословен, принимающий».

Сказали все, что необходимо в таком случае, чтобы преодолеть смущение неожиданной встречи, и замолкли. Рами снимает с себя оружие и ранец. Соломон смотрит на него с удивлением. Форма на Рами велика по размерам и вся в грязи, ботинки в пыли, лицо потемнело и заросло щетиной. Капитан Рами явно не офицер, которым можно гордиться. Он сбрил бороду, похудел и сильно изменился. Удивление выразилось на лице Соломона. Рами же ведет себя в квартире Соломона, как у себя дома – садится в кресло, развязывает шнурки, снимает ботинки и говорит:

«Пришел, чтобы читать письма».

«Отлично».

«Я последний из читающих?»

«Как раз первый».

«Серьезно?!».

Изумление Соломона перешло в заинтересованность. Он сидит на диване, напротив Рами, который встает с кресла, держа ботинки в руках, и глаза его беспокойно рыщут по комнате. После некоторых колебаний он подходит к окну. Соломон становится с ним рядом. Оба смотрят наружу и молчат. Вид кибуца и ночью не теряет своей привлекательности. Дома, лужайки, огороды, клумбы, деревья, цветущие в эти весенние часы – блестят в темноте, освещенной цепочками фонарей. Под гущей листвы, куда свет не достигает, возникают на лужайках темные островки. Птицы чирикают в кронах деревьев. Гора скользит своими скалистыми склонами внутрь кибуца, и склоны эти весна тоже одела зеленью. Прожекторы освещают гору, и сияние простирается по скалам. Рами кладет ботинки на пол, потягивается во весь свой рост до хруста костей и говорит:

«Родной дом это – родной дом».

Двор кибуца полон весенними ароматами. Запах жасмина, ползущего стеблями по стенам дома Соломона, остро ударяет в ноздри Рами. Все соседние дома темны, только окно Соломона протягивает полосу света, зажигающую золотистым пламенем розы Амалии на клумбах.

«Почему двор пуст?»

«Все чистят на кухне кур, которые подохли от хамсина».

«Все чистят?»

«Большинство. Но в этот час ко мне и так никто не приходит».

«Никого не хочу видеть».

На подоконник вспрыгивает кот, вернувшийся с любовного свидания на крышах, и летит в комнату, словно поразил его, подобно выстрелу, порыв ветра. Рами смотрит со странным, явно неприязненным любопытством на него, как будто никогда в жизни не видел кота. Соломон удивляется этой неприязни и загоняет сиамца в маленькую комнату. Рами глубоко вздыхает и проводит рукой по лбу. Соломон спрашивает его:

«Ты устал?»

«Почему?»

«Ты выглядишь усталым».

«Я пришел издалека».

«Садись и выпей что-нибудь».

«Предпочту хороший душ».

«Механическая бритва в шкафчике над умывальником».

Хлопнула дверь душевой, и в комнате снова воцарилась тишина. Соломон пытается снять напряжение мелкими заботами. Наливает воду в чайник, достает из холодильника, все, что там есть, готовя стол на десять гостей, не менее. Натыкается на ботинки Рами, и у него возникает странное желание их почистить. Он удивляется, куда исчез гнев, охвативший его при появлении Рами. Смотрит Соломон на ботинки, словно хочет выудить из них секреты их владельца, и не видит Рами – в майке, трусах и синих