рейхсфюреру окончательно успокоиться. Однако война взяла свое. За последующие два года Керстену удалось вытащить из гиммлеровских лагерей около десятка человек, но спасти целую расу он не мог. Только в 1944 году, когда поражение Германии стало очевидным даже для Гиммлера, борьба Керстена за освобождение евреев стала приносить более существенные результаты.

Но даже на этом этапе сила воздействия его доводов во многом зависела от точного знания характера Гиммлера. И тогда, и теперь многие считали Гиммлера заурядным школьным учителем, по какому-то капризу судьбы получившим колоссальную политическую власть. С этим мнением можно согласиться лишь отчасти. Гиммлер был скорее инструктором, чем учителем; во всяком случае, объяснять, что и как следует делать, он умел превосходно. Однако, несмотря на свои обширные познания в разных областях, по- настоящему образованным человеком он так и не стал. По наблюдениям Керстена, Гиммлер частенько брал уже известную теорию, подкреплял фактами из своего внушительного багажа и преподносил как свою всем, кто готов был его слушать. При этом, впрочем, он «вел себя достаточно терпимо и не без чувства юмора» и даже поощрял подчиненных высказывать свое мнение и вступать с ним в спор – точь-в-точь школьный учитель, устраивающий в классе диспут только затем, чтобы дети наверняка усвоили то или иное положение школьной программы.

В целом, однако, характер у Гиммлера был чрезвычайно серьезным, причем серьезным в самом мрачном смысле этого слова. Он научился скрывать свои слабости, используя в борьбе с угрызениями совести собственные навязчивые идеи, которые он заботливо культивировал. Свои многочисленные предрассудки Гиммлер также использовал в зависимости от настроения. К примеру, решив проявить снисхождение к какому-нибудь заключенному, он обычно требовал сначала доставить ему фотографию, и если счастливец оказывался блондином нордического типа, Гиммлер приказывал смягчить наказание.

Впрочем, врожденная телесная слабость и плохое здоровье, всегда доставлявшие Гиммлеру немало огорчений, понемногу брали над ним верх; особенно сильно это проявилось в последние годы, когда Гиммлер уехал в свое убежище в Гогенлихене, где надеялся восстановить силы после простуды. К тому же и Керстен научился тонко воздействовать на его совесть, часто добиваясь от него уступок, которые раньше казались невозможными. Очевидно, Гиммлеру все-таки не хватало той бескомпромиссной твердости, которой он так восхищался и о которой непременно упоминал в своих публичных речах, когда ему требовалось подтвердить свою репутацию человека, не останавливающегося ни перед чем ради достижения высших идеалов. Семья и школа воспитали в нем честность, трудолюбие и глубокое чувство ответственности, но как человек действия Гиммлер был совершенно бесполезен. Солдат из него не получился, а вот администратором он оказался трудолюбивым и педантичным, хотя и здесь ему пришлось огородить себя защитной стеной исполнительной власти.

Как и все нацисты, Гиммлер был деспотом, слепо преданным избранному лидеру. На форменных ремнях СС он приказал наносить следующую надпись: «Моя честь – моя преданность». Влияние Гитлера на него было огромным, Гиммлер выполнял все приказы и пожелания фюрера, когда же это стало невозможным, он пережил настоящее душевное потрясение. По словам Керстена, государственную службу Гиммлер путал с работой телохранителя, от которого требуется лишь беспрекословное подчинение. Он никогда не противоречил Гитлеру, хотя порой его и терзали сомнения, как совместить преданность фюреру с заботами о будущем германской расы. Мучения Гиммлера достигли максимума, когда он понял, что Гитлер серьезно болен и должен уйти в отставку ради блага своего и Германии. Неразрешимые сомнения и нервное напряжение, в котором он из-за этого пребывал, привели к тому, что у Гиммлера снова обострились желудочные колики. Он был беззаветно предан Гитлеру, когда же приказы последнего вышли за пределы разумного, Гиммлер дошел до такого состояния, что просто боялся показаться фюреру на глаза.

В частной жизни Гиммлер был человеком непритязательным и скромным, старавшимся по мере сил проявлять доброту и заботу о близких ему людях. Он исправно содержал жену, любил любовницу и был привязан к детям. Презирая деньги, Гиммлер старался жить на свое небольшое жалованье, которое по тем временам составляло примерно 3 тысячи фунтов стерлингов в год. Когда в 1943 году Керстен приобрел для Гиммлера в Швеции недорогие часы, рейхсфюрер СС поблагодарил его, выдал чек на 50 марок и пообещал отдать остальную сумму, когда получит следующую зарплату. В еде, питье и курении Гиммлер соблюдал умеренность и требовал того же от подчиненных. Нужно посвящать всего себя труду и борьбе за идею, не раз говорил он, очевидно считая подобный образ жизни высоконравственным.

На самом деле Гиммлер – с помощью СС и гестапо – сеял одно только зло, но понимал это не лучше, чем твердолобый викторианский моралист понимает, за что он третирует ни в чем не повинных членов своей семьи. Он так и не постиг, почему один звук его имени вызывает такую ненависть. Гиммлер совершенно искренне считал себя хорошим человеком, который если и совершает ошибки, то из лучших побуждений. Рассылая свои страшные приказы, он редко задумывался о моральном разложении исполнителей или о страданиях жертв. Гиммлер считал себя хорошим администратором, однако созданный им хаос был прямым следствием необычайной жестокости и непродуманности его распоряжений и планов.

Гиммлер был и самым обыкновенным, и в то же время – весьма незаурядным человеком. Если бы он с самого начала занял в обществе свое место, из него мог получиться толковый исполнитель, аккуратный чиновник или педагог-методист. Но Гиммлер не был посредственностью. При всех своих качествах, присущих обычному «среднему» человеку, он был еще и энергичным фанатиком; воображая себя крупной политической фигурой, Гиммлер был уверен, что примерно через десятилетие станет одним из правителей Европы. Кроме того, настоящее ничтожество никогда бы не сумело стать одной из самых жутких фигур в современной истории. И все же как личность Гиммлер оказался мелковат для той масштабной задачи, на которую замахнулся. До самого конца он оставался обыкновенным буржуа, чей комичный облик вызывал невольную улыбку, – типичным представителем среднего класса, до такой степени преданным своему вождю, что за все время он не сказал в его адрес ни слова упрека.

Сам Гиммлер вряд ли сознавал эту двойственность своей натуры, однако она не могла не сказаться на состоянии его нервной системы. Керстен же кое о чем догадывался, и это знание давало ему определенную власть над своим пациентом. Вот как он пытался объяснить характер этой власти в своих послевоенных воспоминаниях:

«Причиной этих частых желудочных приступов было не слабое здоровье или переутомление, как он полагал; они скорее были следствием его общего психического состояния. Я быстро понял, что могу снять боль на более или менее длительный срок, но излечить его полностью я был не способен… Когда Гиммлер заболевал, я прежде всего старался воздействовать на человеческую сторону его натуры. Когда же он чувствовал себя нормально, Гиммлер-человек оказывался в плену правил и предписаний, которые он сам же придумал, и тогда никто, даже его ближайшие родственники, не могли заставить его сделать что-нибудь идущее вразрез с этими правилами. Если возникал какой-то спорный момент, он действовал строго по закону даже в отношении родных. Это слепое повиновение инструкциям как будто гнездилось в каком-то особом уголке его души, куда были не в силах проникнуть обычные человеческие чувства.

С другой стороны, поскольку это безусловное подчинение закону и правилам имело-таки под собой вполне реальную основу (а такой основой могла быть принадлежность Гиммлера к среднему классу с характерным именно для этого слоя общества образом мышления), человек, способный пробиться к нему сквозь эти социально обусловленные стереотипы, мог рассчитывать на взаимопонимание – достаточно глубокое, чтобы, например, обсуждать с Гиммлером возможность тех или иных действий, которые, будучи осуществлены на практике, полностью противоречили бы приказам фюрера… Гиммлер был оторван от родных корней. Ему совершенно не на кого было опереться, поэтому он радовался, что рядом с ним есть человек, не связанный с партийной иерархией. В такие моменты мне и удавалось получать положительные ответы на мои просьбы»⁸.

Как видим, этот человек, наделенный огромной тайной властью, на самом деле был управляем собственными амбициями и страхом. Гиммлер прилагал огромные усилия, чтобы соответствовать сложившимся представлениям о той роли, которая, как он считал, была уготована ему судьбой, однако эта задача оказалась ему просто не по плечу. С другой стороны, в человеческой истории вряд ли найдется другой столь же яркий пример того, какие чудовищные преступления способен совершить человек, слепо верящий в неизбежность и необходимость своих деяний.