наведем. Но это чуть позже, когда соберем разведданные по тоннелю и перевалочной базе, если таковая действительно есть».

«Ты это сейчас придумал?»

«Да нет, давняя домашняя заготовка. Берег на праздники».

Чмелюк облегченно вздохнул. Как мало нужно зачастую человеку, чтоб улучшить настроение. Уложить в определенной последовательности знакомые понятия, упорядочить неизвестность. Или просто переложить на кого-то ответственность? Последняя мысль опять испортила настроение. Но в этой войне думать по-другому у него уже не получалось. Весь армейский порядок, расписанный и безупречный, как таблица умножения, — при очень близком приближении — почему-то всегда слепо оправдывал отдающего приказы и не щадил исполняющего их. Чмелюк был сравнительно молод для своего статуса. И получил его только благодаря себе, не имея ни связей, ни полезного родства. У него были такие участки работы, где это не играло абсолютно никакой роли. Как у шахтера или землекопа. «Связи» за этих ребят не будут ни отбивать уголек, ни рыть траншею.

И в Союзе, и за его пределами, служа в агентурной разведке, он большей частью не отдавал приказы, а исполнял. Посильность или непосильность задачи тоже определялась не им. И у него просто не было ни времени, ни повода задумываться о чистоплотности ставящих задачи и отдающих приказы. Посвященность пришла с карьерным ростом, вместе с необходимостью самому ставить задачи и отдавать приказы. Блестящий выпускник Академии им. Фрунзе, перспективный оперативный работник ГРУ, он вдруг поймал себя на мысли, что карьера в хорошем смысле этого слова его больше не вдохновляет. Это случилось в Афганистане, где в силу самых различных обстоятельств его работа потеряла для него беспримесную чистоту. Так может заскучать ребенок, разобрав радиоточку и обнаружив там вместо маленьких говорящих и поющих человечков пару скучных проводков.

Всколыхнула его совершенно неожиданная здесь встреча с Дрептом. Вспомнился старый Кишинев, одноэтажная школа под липами и то счастливое неведение, которое дается только в детстве. Опекать его, солдата, как когда-то мальчишку, он уже не мог. Но старался уберечь от дураков — косвенных начальников. По большей части получалось. Но генерал-майор Суслов оказался в этом плане непредвиденным, форс- мажорным обстоятельством со всеми вытекающими…

«Но о санитарном фургоне забудь. Потеря времени. Первая группа тоже десантируется с воздуха. Иностранные миссии, кстати, другими средствами передвижения пользуются неохотно. — Чмелюк приглашающим жестом указал на дверь, дав понять, что на сегодня хватит. — Подумай, что тебе понадобится, и радируй мне. Под операцию в закрытом режиме всегда можно выбить дефицит».

Но он не дал ему уйти одному. Усадив в свою легковушку, приказал «референту», все это время сидевшему в приемной, сопроводить офицера Дрепта из гарнизона Лянгар к Дарульаманскому дворцу, в Кабульский музей, где сотрудник нуристанского раздела, польщенный визитом «коллеги» из Москвы, собирался показать ему гордость раздела — величественную панораму Нуристана, размещавшуюся на площади шестнадцать квадратных метров. «Гордость потому, — подчеркнул Чмелюк, — что макет топографически точен по отношению к оригиналу».

…На посадочной площадке в Лянгаре его поджидал посыльный комбата. Крайне взволнованный, как все посыльные, несущие на себе эксклюзивные миссии войны. Но поскольку он был на мотоцикле с коляской, Дрепт не стал против этого возражать.

«Твои в спортплощадке, — сказал комбат Митяев, молча протягивая руку и не отрывая глаз от карты. — Веселые. Завтрашнюю ходку вам отменили. И все прочие. До особого распоряжения. Играют в волейбол. — Он поднял на Дрепта воспаленные глаза. Полувопросительно: — Что я такого должен тебе предоставить, чего у тебя нет? — Майор кивнул на радиограмму, лежащую возле планшета.

Дрепт безразлично пробежал ее глазами. Радиограмма пришла из разведцентра, пока он добирался до базы, и ничего нового для него не содержала.

«Парадную форму. Отправляют в Испанию. Бондарчук снимает вторую часть «Красных колоколов», будем участвовать в массовках».

«А-а, ну, и правильно, кому, как не вам, учитывая опыт горной войны… Ты тут был?» — комбат ткнул указательным пальцем в планшетку.

Дрепт нагнулся над комбатовским пальцем.

«Да… Идешь на Кандагар? Что будешь делать?»

«Сопровождаю смешанную колонну. Как там?»

«Вот здесь, под Бар-Мель, — Дрепт воткнул свой палец рядом с комбатовским. — У них подготовленные позиции. Я так понял, что они сюда возвращаются постоянно. Мы хотели заминировать их КП — не успели, торопились. Дашь команду на превентивный обстрел».

Таких Бар-Мелей в Афганистане не счесть. Но чтобы покончить хотя бы с одним, нужна РДГ и соответствующий приказ. Не потому, что с ним не справится опытная мотострелковая рота. Попутно, без приказа, этим никто не станет заниматься. Типа каждый несет свой чемодан. Будут обходить засаду, как лужу, и бригадами, и колоннами, стараясь не замочить ног. Как будто принадлежат разным армиям, а не делают одно общее дело. Будут наставлять и тренировать в пунктах постоянной дислокации, что помимо наводчиков и пулеметчиков, наблюдение должны вести водители и личный состав, что следует максимально радиофицировать колонну, а если такой возможности не будет, необходимо разработать систему простых и понятных сигналов, позволяющих их передавать по колонне. А преодолев опасный участок, обо всем забудут.

«Жаль, очень жаль, что ты снимаешься в кино…» — поднял воспаленные глаза комбат.

«А то бы ты меня запряг в свой головной дозор…»

«Эт-то точно!»

«А я бы на твоем месте промывал глаза крепким чаем, только остывшим. Но не зеленым. Помогает».

«Как это?»

«Плесни в блюдечко и опусти туда поочередно открытые глаза и поводи яблоками».

Митяев смотрел на Дрепта прищурившись и с сомнением.

«Говоришь, они возвращаются на позиции постоянно?.. Тогда головной дозор не поможет — они его пропустят, они уже грамотные… — И очнувшись: — Где я возьму здесь блюдечко?»

«Я тебе обязательно привезу из Испании. Баски пьют из них кофе».

На спортплощадке, как на спортплощадке. Очумело носились по площадке, как дети, радуясь забитому мячу, дрептовцы против митяевцев. Вдоль стен — болельщики. Один из них — букмекер. В одной руке — ставки, сделанные на митяевцев, в другой — на дрептовцев. Две панамы с рассыпными сигаретами. Полное забытье. Зайди сюда сейчас командарм, никто бы не обратил внимания. Как никто, даже из своих, не поглядел в сторону Дрепта, хотя с внезапным вызовом его в Кабул — шутка ли, сняли чуть ли не с вертушки, уходившей на облет, — для ребят была связана тревожащая неизвестность. Куда его, опять «на ковер»? А вдруг переведут? Они боялись его потерять, и как счастливый лотерейный билет, и как с большим трудом добытый билет на последний авиарейс в Союз, суеверно веря в человека, притягивающего удачу.

В другой стороне спортплощадки был установлен импровизированный ринг. По ней боком, по кругу, как-то необыкновенно легко для своей комплекции, босиком скользил здоровенный рефери Тарас Парахоня. Спаринг вели двое в и сквозь выкрики болельщиков, стоявших по периметру ринга, до уха Дрепта доносились и выкрики самих боксеров. «Афганцы, хадовцы, — отметил он. — Откуда?» Свои удары оба сопровождали возгласами на местном: «Мустакиман», «Кха», «Хароб», «Ташакур». Черт возьми, да это Суслов и Гурджиев! По поводу наличия в одной маленькой РДГ аж двух штатных переводчиков в звании младших лейтенантов не шутил только ленивый.

Москвич и на ринге работал, паясничая. Смешил публику и злил спаринг-партнера. Это помогало ему уворачиваться от сильных боковых Алика Гурджиева, но если бы Алик попал, над москвичом можно было бы открыть счет по-пуштунски: «У, два, дрех, салор, пинзо…» Хорошо, что Тарас вовремя вмешивался. Он же первым увидел Дрепта и в его взгляде прочиталось молчаливое: «Ну что, командир?» Дрепт ему подмигнул и кивком указал на выход. «Всех?» — закричал ему в спину запыхавшийся прапорщик. Дрепт не обернулся. Парахоня потоптался и пошел собирать народ. «Переводят или нет командира?» — мучился он. Пока доигрывали матч и прапорщик собирал остальных — кто-то оставался в бараке, — командир стянул кроссовки и босиком нырнул под канаты.