Когда старшего лейтенанта Илью Дрепта вызвали на «главную хату», он, пользуясь передышкой, спал. Ему снилась база с высоты птичьего полета. Такой ее видишь, когда «МИ-8» делает круг над Лянгаром перед тем, как набрать высоту и скорость и лечь на маршрут. Странно устроен человек, думал в такие минуты Дрепт у иллюминатора, под которым уходила, уменьшаясь, земля. Он способен полюбить то, что должно было бы вызвать ненависть. Двойной ряд колючей проволоки по периметру базы, каменистый ров с позициями для стрелков, и все это в обрамлении минных полей. А внутри этой «рамочки» —, модули ангаров, казарм, автопарк, вертолетная площадка, землянки, деревянные сортиры, КПП. Самодельные обелиски не вернувшимся с «боевых». Все это, по сути, было для человека неволей, принуждением, насилием, но на этой войне звалось домом и было домом. Здесь после «зачисток» и «выхода на боевые» отсыпались, не думая об охранении, сюда приходили письма с Родины, и здесь в ангаре, приспособленном под спортзал, в который раз смотрели затертую, всю в склейках ленту «Спартак» с Кирком Дугласом, громко и серьезно рассуждая, сколько пулеметов ДШК и какой боекомплект понадобились бы восставшим, чтоб покрошить на винегрет римские легионы.

Во сне база источала одуряюще-приторный запах сирени, проникший на борт «вертушки», и командир экипажа, бросив управление машиной, с отвращением зажал нос. Отчего «пчелку» затрясло, и Дрепт проснулся. Его трясли за плечо наяву. Над ним стоял старший прапорщик Парахоня, побрившийся и попрыскавшийся своим любимым одеколоном «Белая сирень». «Если бы нам по рации, командир, я бы отбрехался, а радировали в батальон и оттуда сразу прислали «броню», — виновато оправдывался Тарас, перейдя на русский. — Комбат передал, вызвала тебя важная шишка из Москвы. Они там в «центре» все на цырлах…»

«Где Донец? — спросил Дрепт о своем заме. — Передай, пусть принимает командование группой».

До вертолетной площадки было рукой подать, но комбат, хоть Дрепт ему и не подчинялся, уважил, пригнал БТР. Тот стоял метрах в десяти от казармы, водитель курил, свесив ноги с брони. Да, но что за срочность в Дрепте на этот раз, персональную «вертушку» прислали. Если продолжение «газетной истории», Дрепт подает рапорт об увольнении в запас. И прощайте, скалистые горы!

«Куда летим, товарищ капитан?» — поинтересовался у командира экипажа Илья. Ведь действительно не знал, куда. Штабные любили поиграть в конспирацию. Пилот за шлемофоном не расслышал.

«В Кабул летим, разведка», — буркнул второй, по-видимому, бортовой техник.

«Чего злые, ребята?» — дружелюбно спросил Дрепт.

«Уже полгоды замены ждем!» — буркнул третий, по-видимому, штурман. Он пинал ногой груз, взятый «пчелкой» где-то попутно. Один мешок принимал удар его носка безропотно мягко, продавливаясь; другой отзывался недовольным рокотом, перекатываясь внутри. Кишмиш и орехи, определил Дрепт. Но штурман, судя по его лицу, это знал не хуже Дрепта, и в нем боролись два чувства — лень и желание развязать и отсыпать.

«Да, когда нет полгода замены, это хреново», — согласился Дрепт, пристегивая к груди орденские колодки и собираясь подремать, когда «МИ-8» поднялся, сделал разворот и база под винтом съежилась до макета. Сон в руку, только не хватает прапорщицкого одеколона, подумал Илья. Ничего, опрыскают в Кабуле. Он проснулся под тот же дробный рокот двигателей. Уже пролетали над крепостью Бала-Хиссар, и весь Кабул, рассыпавшийся ниже узкими улочками между высокими домами с плоскими крышами, — некоторые из этих домов сами были построены по типу маленьких крепостей, — напоминал распущенный павлиний хвост, высеченный бесцветным барельефом на песчанике.

Летуны, — обычно это разговорчивый народ, — и заходя на посадку, и садясь, не проронили лишнего слова. Но на этот раз Илья был благодарен им за то, что не требовали общения, и дали поспать. На взлетно-посадочной полосе было шумно и бестолково, как на афганском дровяном базаре, только не от людей, а от садящихся и взлетающих машин, к которым и от которых расходились человеческие ручьи цвета «песок» как часто звали в Афганистане новый камуфляж «мабуту». Лавируя между ними, бегал по бетонке солдатик с плакатом на поднятых руках: «Лянгар!» «Это я», — сказал, подходя, Дрепт. Солдатик ожидал увидеть офицера постарше званием: в аэропорт послали разгонный «уазик» штаба армии, сейчас закрепленный за командированным из Москвы генералом. «Это ничего, парень, — потрепал его по плечу отдохнувший Илья. — Отто Скорцени, личный диверсант фюрера, был всего лишь в звании майора…»

А вскоре его самого вельможно потрепали по плечу, правда, не сразу. Пришлось ждать в маленькой приемной, где хозяйничал напустивший на себя озабоченность молоденький штабс-капитан с идеальным пробором. Все его обязанности на этот день, как понял Илья Дрепт, сводились к тому, чтобы объяснять забредавшим сюда военным чиновникам, что кабинет временно занят генерал-майором Сусловым. Услышав фамилию, военные чиновники менялись в лице и выходили из приемной подчеркнуто тихо, как из больничной палаты, а штабс-капитан довольно опускал глаза. Дрепт ждал бы черт знает сколько, если бы капитану не надо было отнести куда-то бумагу. Когда он вышел и зашагал по коридору, Дрепт ломанулся в кабинет. Пошлют так пошлют, решил он.

В кабинете было двое, генерал-майор и лейтенант. Оба в новенькой, нулевой, «песчанке». Что всегда выдает инспекторов и «свежачков», прибывших на замену. Старики щеголяют в поношенной и потертой — она одинаково сливается с ландшафтом, будь ты в степи или в горах. Нет, не «погорелец», понял Дрепт, бросив еще один быстрый взгляд на лейтенанта. Проштрафившийся себя так не ведет. Лейтенант сидел в дальнем углу кабинета, но сидел в присутствии генерал-майора, пред которым Илья стоял навытяжку. Когда Дрепт переступил порог и доложился, генерал, обернувшись к лейтенанту, — тот и при этом не поднялся, — громко и увлеченно говорил, не обращая внимания на вошедшего.

«Ты, Аркадий, — говорил с младшим чином генерал по-свойски, — не представляешь, как чопорна эта нация. Это я об англосаксах, — сходу пояснил он Дрепту, и Дрепт поразился непосредственности генерала. — Садись, сынок. — Это он Дрепту. — Я прослужил пять лет советником в лондонском посольстве, присматривался на приемах, сам исподволь изучал нравы… Аркадий! — вдруг рявкнул он. — Сядь, наконец, рядом. Мне что, так и крутить головой между двумя лейтенантами? — И опять благодушно: — Речь идет, конечно, об аристократах. Чопорность во всем и во всех, что в джентльменах, что в бабах. Я часто ловил себя на мысли сорванца, а как они с друг другом в постели? Без эмоций, с ничего не выражающими, точно затылок, лицами? Правда, усевшись на любимого конька, зажигаются и шпарят чуть ли — не стихами. А конек — генеалогия, исторические ссылки на предков…»

Неожиданно прервав тираду, он привстал, перегнулся через стол и довольно крепко пожал руку Дрепту, представившись:

«Фамилия моя Суслов. Нет, не брат и не родственник. Но из одной деревни. Есть такие русские деревни, где все на одну фамилию. И почему-то, — загадка природы, — внешне похожи друг на друга, как