все-таки можно было распознать, что речь идет о нем. Однако через несколько минут профессор, представляя залу Якуба как первого докладчика, перепутал его фамилию с именем, вызвав в зале громкий смех. Это было как комплимент. Участники отличали его фамилию от имени! Такое редко случается на ярмарке тщеславия, каковой, в сущности, является научный мир.
Его доклад продолжался на пятнадцать минут дольше отведенного времени. Такую привилегию получают немногие. В нормальной ситуации председательствующий, как только заканчивается положенное время, безжалостно прерывает выступающего на полуслове и вызывает следующего. Когда-то он удивлялся этому, однако после того как сам организовал конгресс в Мюнхене и выступать в нем выразили желание более двух тысяч человек, он понял, что только так и можно вести заседание.
В принципе сам доклад он закончил вовремя. Да иначе и не могло быть. Он не раз прочитал его в гостинице со секундомером в руке. Ровно сорок минут вместе с несколькими анекдотами, которые он всегда включал в свои доклады. Он заметил, что из всех слышанных докладов лучше всего ему запоминались те, в которых были остроумные анекдоты. Он был уверен, что и другие реагируют точно так же. Остальные пять минут он оставил на вопросы из зала. Сейчас он уже толком не помнит, как дошло до этого, но он позволил втянуть себя в бессмысленный и резкий обмен мнениями с одним невеждой из Тюбингенского университета. Зал следил за их полемикой с нарастающим напряжением. В какой-то момент Якубу для подтверждения своей правоты потребовалась таблица со статистическими данными. Он был уверен, что она есть на диске его ноутбука и что этим аргументом он закончит бессмысленный спор.
Но таблицы не было!
Видимо, он позабыл скопировать ее со своего мюнхенского компьютера на ноутбук, который взял в Новый Орлеан. Немец сразу же заметил это, и было видно, что он торжествует.
И тогда Якубу в голову пришла невероятная мысль. Ведь его компьютер в Мюнхене постоянно включен. А раз он включен, значит, находится online в Интернете. А это означает, что его программа ICQ активирована. Но у этого ноутбука тоже имеется ICQ, который тоже может быть активирован, поскольку ноутбук подключен к Интернету. А подключил его Якуб потому, что уже практически не может обходиться без «колы-лайт», что на столе оказалась телефонная розетка и потому, что он тоскует по ней.
На его сообщение, что он «по рассеянности» оставил эти данные у себя в кабинете в Германии, но через минуту получит их с диска своего мюнхенского компьютера, зал отреагировал возбужденным шумом. На глазах у всех присутствующих — они могли наблюдать за тем, что он делает, на огромном экране у него за спиной — он запустил ICQ и включил опцию, открывающую после введения защитного пароля доступ к выбранным фрагментам диска его компьютера в Мюнхене. Таблица должна была быть там, так как за неделю перед отъездом на конгресс в Новый Орлеан он пересылал ее этим же способом коллеге в Варшаву. Через несколько минут таблица была в его ноутбуке, и он мог продемонстрировать ее на экране в центральной аудитории новоорлеанского центра конгрессов.
В какой-то момент у него возникло впечатление, что для большинства присутствующих в зале эта несчастная таблица, генетика и научный спор были не самым существенным. Главное же было то, что они оказались свидетелями чего-то совершенно необычного, что можно назвать мгновенным «сжатием» мира. Внезапно географическое расстояние утратило какое-либо значение.
The small planet, маленькая планета…
Для многих в зале эта рекламная формула неожиданно обрела иное, истинное значение.
Для Якуба мир сжался уже давно, потому на него это особого воздействия не произвело. Единственное, отчего он испытал волнение и чего вне всяких сомнений никто в этом огромном полном зале не заметил, был желтый мигающий прямоугольничек в нижней части окна с программой ICQ, которую он запустил, чтобы получить эту несчастную таблицу. Эта мигающая марочка могла означать только одно: она уже в Париже и пыталась войти с ним в контакт, послав сообщение. Без «сжатия» мира он никогда бы не узнал этого. Он улыбнулся, и, право же, ошибались все видевшие его улыбку и решившие, что она является проявлением «научного триумфа». Якуб улыбнулся «невежде» из Тюбингена. Он был благодарен ему.
Сразу же после доклада Якуб, отказавшись от всех приглашений на ланч, выскользнул из центра конгрессов в «Хилтоне» и поехал в такси на Лайола-стрит. Проезжая по Сент-Чарльз-авеню, он задумался над тем, как описать это состояние «возвращения в прошлое». Интересно, другие чувствуют то же самое? Что-то вроде грусти, поскольку это было так давно и уже никогда не повторится, но одновременно и необыкновенное любопытство. Словно открываешь книгу, которую когда-то читал с замиранием сердца и пылающим лицом.
Под номером 18 вместо дома стояла единственная стена, подпертая остатками балок, которые когда-то держали всю конструкцию здания. Все остальное валялось кучей обломков и мусора. Развалины были огорожены колючей проволокой, скрытой высокой цветущей белым крапивой, которая разрослась там, где когда-то был сад. Он обошел квадрат, обозначенный проволокой, прибитой к трухлявым кольям, и не нашел входа. И только на южной стороне обнаружил наполовину спрятанное в крапиве объявление о продаже «недвижимости». Датировалось оно январем. А сейчас уже был июль.
Несколько лет назад хозяйкой этого дома была стюардесса компании «Пан Американ», которая переехала сюда из Бостона, после того как ее муж вскрыл себе вены, узнав, что действительным отцом его одиннадцатилетнего сына является муж его сестры. На страховой полис мужа стюардесса купила этот дом; переезд, со всеми вещами и сыном, занял один-единственный вечер, и своего нового адреса она никому не оставила. А когда прекратила летать, так как ее вышвырнули из «Пан Американ» за хищение беспошлинного спиртного, предназначавшегося пассажирам, она стала сдавать комнаты. Сдавала их она только мужчинам. И только белым.
Ее адрес он нашел в Студенческой ассоциации сразу же по приезде из Польши на стажировку в университет Тьюлейн. Это был единственный адрес, куда можно было добраться на такси меньше чем за шесть долларов, а именно столько у него осталось, и он начал поиски квартиры с него. Дверь открыла худющая женщина с лицом, изрезанным бороздами морщин, и длинными, до плеч, серо-седыми редкими волосами. На шее у нее была грязно-желтая, в пятнах крови, фиксирующая повязка. Одета она была в лиловый халат, подпоясанный витым шнуром, какие обычно используют для подвязывания тяжелых оконных штор. По бокам халата были нашиты большие карманы из парусины. Из одного кармана торчала бутылка «Джонни Уокера».
Звали ее Робин. Она говорила тихим, ровным голосом. Комнату она ему сдала, потому что он белый и пообещал, что будет заниматься физикой с ее сыном, время от времени вскапывать ей сад, выносить по понедельникам до семи утра контейнеры с мусором, а еще потому, что на вопрос, курит ли он, честно ответил, что да, курит. Она не выпускала сигарету изо рта, и все мужчины у нее в доме тоже курили. Потом он заметил, что, когда у нее во рту нет сигареты, она громко разговаривает сама с собой, в основном ругает себя.
Его комната находилась рядом с комнатой Джима.
И сейчас Якуб пришел повидаться с ним.
Контакт между ними прервался года через три после его возвращения в Польшу. Просто письма, которые он посылал Джиму, стали возвращаться обратно.
Он наклонился, чтобы стереть зеленый мох, покрывающий номер телефона агентства по недвижимости на табличке, валяющейся в крапиве, как вдруг услышал пискливый женский голос:
— В этом доме даже крысы не желали жить. Не покупайте его. Кроме того, звонить по этому телефону бессмысленно. Агентство уже два года как переехало в Даллас.
Он обернулся и увидел элегантно одетую старушку, прячущуюся от солнца под желтым зонтиком. Вокруг нее нервно бегал карликовый белый пудель с красным бантом на голове и в широком кожаном ошейнике с золотым тиснением. Пудель лаял, но приблизиться к Якубу боялся.
— А откуда вы знаете? — поинтересовался он.
— Я живу недалеко, в Гарден-Дистрикт, и каждый день прихожу сюда с моей Мэгги, — она показала на белого пуделька, — на прогулку. Кроме того, Робин, последняя владелица этой развалюхи, была моей подругой. Это я нашла ей этот дом.
— Так, может, вы знали Джима Макмануса? Высокий худой мужчина с большим шрамом на щеке. Он снимал комнату у Робин несколько лет назад.
— Его фамилия была вовсе не Макманус. Во всяком случае не все время. На его могиле написана фамилия его матери, Альварес-Варгас, — произнесла старушка, глядя ему прямо в глаза.
