августе здания, Эн-2 сказал Эль-Пасо:
— У нас тоже есть несколько мест, чтобы укрыться. Как мы поступим?
— О! — сказал Эль-Пасо.
Он глубоко вдохнул холодный воздух лунной ночи; треск выстрелов послышался снова, с другой стороны, он взял в петлю весь район, и вместе с ним ночь и луну — весь кусок города между Верцьерой, Римскими воротами, Новым овощным рынком и Венецианскими воротами.
— Там пожар, — сказал Эль-Пасо.
Он показал рукой в сторону ворот Витториа, туда, где в небе показался алый отблеск.
— Куда нам ближе всего идти? — спросил он. Они прошли метров сто, толкнули дверь подъезда, вошли, и старый рабочий повел их вверх по длинной темной лестнице.
Из окна лестничной площадки они увидели новые зарева, новые пожары.
— Бедняга Фоппа, — сказал Шипионе.
Они остановились у окна, стали глядеи. на пожары.
— Сколько человек мы потеряли? — спросил Эль-Пасо.
— Фоппа и Кориолано убиты, Студент Пико ранен.
— Бедняга Фоппа, — снова сказал Шипионе.
Пожаров было уже четыре или пять, это были немые пожары, треск выстрелов снова прекратился, обширный город руин словно бы погрузился в серую яму. Луна висела над нею в светлом кольце. А вокруг была пустыня, со всех сторон: всегда в этом городе, где ее не было, что-то напоминало пустыню.
— Это Черный Пес? — спросил Эль-Пасо, указывая рукой на пожары.
Эн-2 не ответил, он отвернулся от окна, лицо его было усталым и горьким, а в тишине города, где уже не стреляли, под луной пустыни поплыл высокий, как призыв муэдзина, клич человека, который искал его, сжигая дом за домом.
— lo lo creo,[16] — сказал Эль-Пасо, — теперь мы должны заняться им.
XLVI
На следующее утро, часов в десять, Сельва, красивая старуха с седыми волосами — она в эту пору подметала квартиру, — вдруг подняла голову и увидела за занавеской, за дверным стеклом фигуру женщины, стоявшей на галерее.
— Глянь-ка! — вслух сказала Сельва.
У ее порога в лучах солнца стояла женщина и не решалась ни постучаться, ни уйти. Сельва отворила дверь и сказала гостье:
— Глянь-ка!
Она впустила ее, ввела в залитую солнцем комнату, усадила на тот же давешний старенький диван.
— Ты молодец, что пришла! Я рада тебя видеть.
— Спасибо, — ответила Берта, — я тоже рада.
— Чем мне тебя угостить? У меня есть такое питье — не то чай, не то ромашка. Заварить чашечку?
— Не стоит.
— Если ты будешь церемониться, тогда — до свиданья. Похоже, ты прямо с поезда и не откажешься выпить чашку чего-нибудь горяченького. Ты разве не с поезда?
— Я с Северного вокзала. Как приехала, так и сразу сюда.
— Ты живешь не в Милане? Почему?
— У нас в августе сожгли дом.
— У вас сожгли дом? Твой дом или чей еще?
— Моего мужа.
— А там, где ты сейчас, ты тоже с мужем?
— С мужем.
Сельва принялась заваривать чай и вдруг, не оборачиваясь к Берте, спросила:
— Значит, ты не работаешь с нами, так, что ли?
— Да. Как я могу сказать, что работаю с вами?
— Я так и поняла, — сказала Сельва.
Она отвернулась от жаровни, на которой разжигала собранные среди развалин щепки, и устроилась напротив Берты, боком присев на край стола и опираясь одной ногою о пол.
— Да ты и не могла быть из наших. Он и из нас-то не со многими женщинами знается.
— Не со многими женщинами?
— Это теперь, теперь. Другие ему без надобности.
— А со сколькими он знается?
— С двумя. Одна — я, другая — та, что носит за ним… А ты кем можешь быть?
— У него есть такая, что все носит за ним? Что же она носит?
— Ну, ту-то я знаю, это не ты. А ты кем можешь быть? Нет, ты уж никак не из наших.
XLVII
Сельва встала, обошла вокруг стола и поглядела, кипит ли вода.
— А я-то думала, что ты с ним, — сказала она.
Старуха говорила с остановками, но так, что Берта все-таки не успевала вставить ни слова.
— У мужчины должен быть кто-то. А если он из наших — тем более. Ему обязательно нужно быть счастливым. Если он несчастливый сам, откуда ему знать, что нужно людям? Ведь за это мы и боремся. Чтобы люди были счастливы.
Она повернулась и оперлась руками о стол с той стороны, где стояла.
— Ты понимаешь, что я говорю?
— Это так просто! — ответила Берта.
— Совсем просто. Человек, который борется за то, чтобы люди были счастливы, должен знать, что им надо для счастья. И у него должна быть женщина. Чтобы он был с ней счастлив.
— А у него нет? — спросила Берта. Сельва снова поглядела, не кипит ли вода.
— Это ты у меня спрашиваешь? Я сама думала, что ты с ним. Никогда не слыхала, чтобы у него был кто-нибудь.
Она снова обошла стол и принесла чайник и две чашки.
— Я как тебя увидела, так сразу и подумала: вот эта, наверно, с ним. Она совсем как он, такую он должен хотеть. А ты вдруг спросила… Ты веришь тому, что я говорю?
— А как же иначе! — сказала Берта.
— Если бы я была молодой, — продолжала Сельва, — я могла бы с ним быть. А теперь я ему в матери гожусь. А я, как тебя увидела, так подумала: вот, наверно, она.
— Я тоже старше его.
— Разве ты годишься ему в матери? Это я ему в матери гожусь. Значит, ты годишься ему в жены.
— Но ведь у меня есть муж.
Внимательное тонкое лицо старухи было обращено к Берте.
— Странно, что ты можешь так говорить!
— Значит, могу.
— Выходит, ты жена другому? На самом деле жена?
— Не знаю. Что это, по-твоему, значит — быть кому-нибудь женой? Я полагаю, женой можно быть
