– Да чего уж теперь слушать, – продолжал дерзить Вадим. – Поздно уже!

– Вот как? Поздно?

– Поздно.

– То есть я – могу быть свободен?

– Да ради бога! Вы же всегда свободны. У кого сила, у того и свобода.

– Благодарю вас, – сказал сэнсей кротко, и это была жутковатая кротость. Ледяная. От этой кротости мороз шел по коже. По крайней мере, у Роберта. А этот дурак молодой словно не видел ничего и не слышал: руки судорожно по швам, кулачишки сжаты, большие пальцы по-детски оттопырены – сейчас ляпнет что- нибудь такое, что его тут же и выдворят. Как Ядозуба в свое время выдворили – разом и навсегда. Роберт с лязгом уронил в мойку самый большой (разделочный) нож, но это ни черта не помогло. Истерика уже накатила.

– А это уж как вам будет угодно!.. – выкрикивал Вадим в запале, не видя ничего и не слыша. – Вы ведь всегда в стороне!.. И при этом всегда правы, правильно? Мы ведь при вас только кормимся… вы нас прикормили, видите ли, и мы при вас теперь состоим…

(Что за чушь несет этот оборзевший кретин? Что он имеет в виду и каким местом думает?..)

– …А вы – на горе! Вы всегда на горе! Со скукой наблюдаете коловращение жизни. Мы тут все коловращаемся как проклятые, а вы изволите наблюдать!..

– …А мы ведь – голые, мы без шкуры даже, с нас шкуру это самое коловращение содрало. Ничего! Поколовращаемся и новую нарастим! Так ведь по-вашему?.. Боги молчат, значит – не возражают. Ведь искусство есть всегда беспощадный отбор озарений…

– …А вы знаете, каково это, когда тебя отбирают? Когда ты один-одинешенек, и никто тебе не поможет – ни друзья, ни родственники, ни учитель, на которого надеешься как на самое последнее?..

– Знаю, – серьезно сказал сэнсей, и Вадим замолчал и только всхлипнул, словно бы от отчаяния.

– «Иди один и исцеляй слепых, – процитировал сэнсей (вполне серьезно, совсем без иронии, которая оказалась бы здесь вполне уместна), – чтобы узнать в тяжелый час сомненья учеников злорадное глумленье и равнодушие толпы…»

Вадим молчал, но кулаки его вдруг разжались, и руки повисли свободно.

– Пойдемте, Вадим, – сказал ему сэнсей. – Я вас понял, но надо все это обсудить спокойно. По возможности не стоя, а сидя… Мы не очень надолго, – сказал он Роберту. – На полчасика. Извините.

И они ушли, оба: сэнсей, легкий как одуванчик, а Вадим следом за ним, – уже ссутулившись, уже покорно, – вялый, словно сдувшийся воздушный шарик. Связь с кабинетом была включена, можно было повернуть верньер и услышать, о чем они там говорят, но Роберт не стал этого делать. Воображение у него всегда было жиже памяти, и представлял он себе только, как Вадим валяется в ногах, просит прощения за грубости и дерзости и умоляет помочь, а сэнсей сидит над ним словно Будда и изрекает свои коаны. Чтобы уничтожить эту малопривлекательную картинку, он ожесточенно принялся за картошку, потом за морковку, а потом стал вскрывать консервы с горбушей в собственном соку. Картинка исчезала, снова появлялась, снова затуманивалась, никак от нее не удавалось избавиться, а потом вдруг включилась громкая связь и сэнсей сказал:

– Вадим уходит. Проводите его, пожалуйста, Робин.

Он уменьшил газ под кастрюлькой и пошел провожать. Вадим уже натягивал серые свои отсырелые кеды, упершись задом в стену, лицо у него от неудобной позы было красное, он пыхтел, но не выглядел ни жалким, ни убитым. Более того – он выглядел довольным. И слава богу. К черту подробности! Жертв и разрушений нет, – о чем еще может в этом мире мечтать мирный обыватель, не претендующий на управление историческими процессами?.. И все-таки он не удержался.

– Ну? Поговорили?

– Если можно так выразится, – отвечал Вадим, с трудом разбираясь, где у штормовки зад, где перед.

– И что он тебе сказал?

– Напоследок?

– Давай – напоследок.

– «Ты обрел мой костный мозг».

– Понятно. А перед этим было объявлено: «Время настало. Почему бы тебе не сказать, чего ты достиг?»

– Да, что-то в этом роде. Только он никому не говорит «ты». Даже мне.

– Это не он. Это Бодхидхарма. Мы последнее время увлекаемся дзэн-буддизмом.

– Да, как и вся страна побежденного социализма…

Они уже стояли у решетки, и Роберт гремел ключами, отпирая калитку. Когда калитка отворилась, он процитировал:

– «Наконец дошла очередь до Хуй-кэ. Он почтительно поклонился и молча застыл. Учитель сказал: «Ты обрел мой костный мозг»…» Ты тоже почтительно поклонился и молча застыл?

– Нет, – сказал Вадим, нажимая кнопку лифта. – Я сказал ему, что рожа исчезла.

– И что же это означает?

– Что я повернул ее. Трубу большого диаметра.

Он откровенно сиял. Он был горд. Роберт признался: