Не только поменял женский род на мужской — это само собой, но и нашёл «обратно» вместо «вспять» и «передо» вместо «предо».
Ну, знаете, за такую находку Мироздание по головке не погладит. Оно и ударило наотмашь. Неожиданно, больно, подло.
22 апреля (символично — в день рождения Ильича) арестовали Мишу Хейфеца. Близкого друга. Попался он на «распространении» статьи собственного сочинения «Иосиф Бродский и наше поколение». Распространение заключалось в том, что он давал читать написанное хорошим знакомым, один из которых оказался не очень хорошим и заложил Хейфеца. А для состава преступления хватило бы и просто имени опального, изгнанного поэта в названии статьи. Но написана не просто статья — написан по существу манифест целого поколения — поколения несогласных. И написан блестяще. Система таких вещей не прощала. Одно лишь начало чего стоило:
«Взаимное непонимание людей двух миров, раскинувшихся по разные стороны „железного занавеса“, — одна из самых увлекательных проблем для будущего социального психолога.
Даже наиболее эрудированные западные политики и советологи, когда берутся судить о советских делах, выглядят в нашей стране наивными людьми, обладающими поразительно интересной информацией, но в то же время неспособными правильно почувствовать суть элементарных для советского жителя проблем».
А ещё там были такие, например, обидные для чекистов пассажи:
«…Бродский был слишком мелкой сошкой, чтоб на него обязательно тратили умственную энергию те немногие деятели ГБ, которые мыслят, составляя следственную игру».
И всех, включая самого БНа и Аду, таскали в Большой дом как свидетелей, как людей читавших этот непотребный для советского гражданина текст. Или как подозреваемых. В Советском Союзе это была очень зыбкая грань. А между подозреваемым и обвиняемым порою и вовсе никакой грани не было… И навалилась сразу такая мешанина чувств: и Мишку жалко, и себя жалко, и зло берёт, и ярость захлестывает, и хочется пойти одному за всех — на смерть, на подвиг, и хочется грудью лечь на амбразуру… и заснуть, и чтобы никто не трогал больше, и ну их всех к чёрту, в конце концов, всё уже случилось, тем — не помочь, а этим — необходимо, и, если до конца честно, то у него есть жена и сын, и мама, и это намного важнее всего остального, да, да, да!.. Или на самом-то деле всего сильнее страх? Древний как мир, обыкновенный страх, тёмный, липкий и дурно пахнущий…
Буквально на следующий день после приезда АНа его и вызвали в очередной раз
В рабочем дневнике есть запись:
«Б. был в ГБ».
Стихотворная строчка. Посильнее «Фауста» Гёте и танки Ёсано Акико.
Какая уж там работа после таких испытаний!
В течение трех дней они обсуждают нечто очень отстранённое, нечто предельно далёкое от главных проблем. Эскапизм. В чистом виде.
Пока были не вместе, они оба, не сговариваясь, занимались практически одним и тем же — писали сказки. Для детей. То есть занимались тем, чего никогда не умели. Для отвода глаз. Страусиная политика. Но… что выросло, то выросло. У АНа условия были идеальные, поэтому он свою сказку, состряпанную из мультфильма и уже обдуманную вдвоём, закончил целиком и даже успел в редакцию отдать, прямо там, по месту написания — и со дня на день ждал седьмого номера журнала «Памир». А там и гонорар за это благородное дело полагался. БН свою сказку пока только придумал и так, немного текста набросал чернового, поэтому теперь решил припахать АНа для преобразования этой болванки неотёсанной в заявку на сценарий. Почему-то они решили, что это должен быть полнометражный телефильм. И за три дня, невзирая на все бесчинства КГБ, сотворили вполне внятную бумагу для телевидения.
Потом АН уехал. Ясно было, что БНа уже не посадят — так, страху натерпелся и хватит с него. А подробности… Наверно, и правда не стоило старшему влезать в подробности той истории. Меньше знаешь — крепче спишь. Это не пошлая житейская мудрость — это истинная правда. От расползания информации подобного рода риск возрастал для каждого, а это было никому не нужно.
Аркадий уехал. Борис остался переживать свои проблемы.
Если б не было так тяжело в тот момент, может, и не получилась бы повесть такой… Какой она получилась. Не повесть, а крик отчаяния, не слова, а нервы оголенные.
Грех благодарить тех, кто всё это устроил, но факт остаётся фактом — без них, родимых, это была бы и вправду повесть о том, как ад и рай тормозят развитие доблестной советской науки.
Помню, когда я разговаривал с Александром Николаевичем Сокуровым и рассказал ему о тайном смысле повести, которую он имел честь экранизировать, мэтр разочарованно протянул: мол, это же так скучно, так мелко — какое-то КГБ… Никогда бы не стал он снимать фильм о противостоянии КГБ. Мироздание — это другое дело.
И в самом общем виде, Сокуров, конечно, прав. Много чести КГБ — равнять его с Мирозданием. Но если спуститься с небес на землю, то, извините, всё наоборот: Гомеостатическое Мироздание — оно то ли есть, то ли нет его, то ли с большой оно буквы, то ли с маленькой, и можно рассмеяться ему в лицо, и теплом улыбки и силой любви своей победить вселенский кошмар и вечный холод. А с КГБ и любым подобным учреждением такие феньки не проходят. Поздно иронизировать, когда кишки наматываются на гусеничные траки. И кстати, уж извините, супротив водопроводной трубы, которую прорвало, ирония и жалость (а также любовь и нежность) тоже совершенно бессильны.
Вот почему, на мой взгляд, у любой повести, у любого фильма идея должна быть глобальной, пусть даже абстрактной, но чтобы повесть эта брала читателя за горло, писать её надо отталкиваясь, отлично пережитого, будничного и потому самого жуткого кошмара. АНа в КГБ не таскали, у него были совсем другие, куда более частные проблемы, но делать свой выбор в те дни ему было ничуть не легче, может быть, даже тяжелее, чем любому из героев этой страшненькой автобиографической повести.
И что же, спросим ещё раз: существует в реальной жизни это проклятое Мироздание или придумали его Стругацкие как одноразовую хохму — на одну повесть, на несколько часов мысленного эксперимента, а потом дочитал, захлопнул книжку — и всё, выдохни. Вокруг спокойно и безопасно. Ой ли!
Осенью 1978 года молодой писатель Сергей Сухинов спросил мэтра, сидя у него дома:
— Аркадий Натанович, а вы сами-то ощущаете это давление?
Был вечер. За окном черно. В кухне полумрак. На столе бутылка коньяка, уже пустая на две трети, и большие яблоки, разрезанные пополам. Классик долго молчал. Ответить было несложно, но видно, прикидывал, стоит ли. Похоже, это была самая закрытая, самая личная для него тема.
— Видишь ли, Серёжа, мы всё время делаем не совсем то, что надо высшим силам, и они постоянно вмешиваются в нашу жизнь…
Так и сказал. Сергей точно это запомнил.
А вот что написал БН в своих «Комментариях…» по поводу вполне конкретного аспекта их деятельности:
