запада только что поднялась к её священной вершине чёрная туча. Значит же это, что вечером с запада неминуемо налетит буря. И ежели паче чаяния она нас настигнет, придётся нам, чтобы всем спастись, выбросить корабль на первый попавшийся остров.

Но Бэнкэй сказал:

– Гляжу я на эту тучу, и кажется мне, что несёт она вовсе не бурю. Неужели вы уже изволили забыть, господин? Когда вы избивали воинов Тайра, я, как сейчас, помню, что твердили молодые вельможи их рода, спуская в волны трупы и хороня в земле своих павших: «Сами боги Ицукусимы обрушили гнев на наши головы, и потому мы погибнем. Бог Хатиман защищает Минамото, и потому род Минамото, что бы ни случилось, пребудет вовеки в покое и безопасности. Но к вождю их, главному полководцу, мы ещё явимся злыми духами, душами убиенных!» Как бы то ни было, этот злой ветер, сдаётся мне, летит по вас. Если та туча, расколовшись, падёт на корабль, вряд ли останетесь вы невредимы. И сомнительно, что мы все снова увидим родные места.

Выслушав его, Судья Ёсицунэ воскликнул:

– Что говоришь ты? Да разве такое возможно?

Бэнкэй же сказал:

– Бывало уже и раньше, господин, когда вы сожалели, что не вняли словам Бэнкэя. Так смотрите же!

С этими словами он натянул на голову мягкий подшлемник эбоси, отложил в сторону меч и алебарду, схватил связку калёных стрел с белым лебединым оперением и простой лук, а затем, вставши на нос корабля, заговорил убедительным голосом, словно бы обращаясь к толпе людей:

– Семь поколений богов небесных и пять поколений земных богов составили эру богов, после Дзимму Тэнно царствовал сорок один государь, и только при сорок первом произошли битвы, по жестокости равные битвам годов Хогэн и Хэйдзи. И в этих битвах прославился Минамото Тамэтомо по прозвищу Тиндзэй-но Хатиро, кто бил стрелами длиной в пятьдесят ладоней из лука для пятерых. Много лет миновало с тех пор, и вот ныне в рядах Минамото я, Бэнкэй, с такими же стрелами и с таким же луком считаюсь самым заурядным воином. Так вот, сейчас я открою стрельбу по этой злой туче, дабы остановить её. Ежели это всего лишь обычная туча, ей ничего не сделается. Но если являет она собою души погибших воинов Тайра, то невозможно, чтобы она устояла, ибо такова воля неба. Если же чуда не произойдёт, значит, бесполезно молиться богам и поклоняться буддам. У Минамото я всего лишь скромный слуга, но есть и у меня приличное воину имя. Я – сын куманоского настоятеля Бэнсё, чей род восходит к Амацукоянэ, и зовут меня Сайто Мусасибо Бэнкэй!

И, назвавши себя, он принялся пускать одну стрелу за другой с удивительной быстротой. Волны морские ярко сверкали под ясным вечерним солнцем в зимнем небе, и не видно было, куда падали стрелы в полёте, но это и вправду были души убиенных воинов, потому что туча сразу исчезла, как будто бы её стёрли.

Увидев это, все на корабле заговорили:

– Страх-то какой! Плохо бы нам пришлось, если бы не Бэнкэй!

– А ну, навались! – скомандовали гребцам.

Гребцы налегли на вёсла, но, когда уже показалась в дымке восточная часть Сиомицусимы, что на острове Авадзи, вновь у северного склона той же горы колесом закрутилась чёрная туча.

– А это что? – осведомился Судья Ёсицунэ.

– А это уже доподлинная туча, – успел только ответить Бэнкэй, и тут же на них обрушилась буря.

Шла к концу первая треть одиннадцатого месяца, и потому в горах пошёл дождь с градом, и невозможно стало различить, где восточный берег, а где западный. У подножья гор дули свирепые ветры, в море тоже лил дождь с градом, и ветер срывался с горных склонов Муко. Меркнул день, и всё ужаснее становилась буря.

Судья Ёсицунэ приказал матросам:

– Ветер усиливается, живо спускайте парус!

Они стали было спускать парус, но «цикаду» под дождём заело, и у них ничего не вышло. Бэнкэй сказал Катаоке:

– Во время западного похода мы много раз попадали в ураган. Тащи сюда буксирный канат. Обмотаем навес.

Притащили канат, обмотали навес, но толку от этого не было никакого.

Перед выходом из Кавадзири на корабль погрузили множество камней; теперь их стали обматывать канатами и вышвыривать за борт, но камни с канатами не достигали дна, а бились в бушующей воде на поверхности – такой был страшный ветер. Дико ржали кони, напуганные грохотом воды на морском просторе, и жалко было людей, которые ещё утром ничего подобного и представить себе не могли, а теперь валялись вповалку на досках корабельного днища и блевали жёлчью.

Видя это, Судья Ёсицунэ приказал:

– Разрубите парус и пропустите ветер!

Серпами «наигама» вспороли парус посередине и пропустили ветер, но белогривые волны всё били и били в нос корабля, подобно тысяче разящих копий.

Между тем стемнело. Не за кем было следовать вперёд: не горели во тьме кормовые огни. Некому было следовать позади: не виднелись и там огни рыбаков. Тучами затянуто было небо, не разглядеть Семи Звёзд Хокуто. И словно по морю страданий, бесконечному морю рождений и смертей, носились они в долгой- долгой ночи.

Будь Ёсицунэ один, ему было бы всё равно, что случится. Однако за время пребывания в столице он как человек с чувствительным сердцем тайно осчастливил своим вниманием двадцать четыре особы женского пола. Среди них отменной его благосклонностью пользовались такие дамы, как дочь Хэй-дайнагона, высокородная дочь министра Коги и дочери дайнагона Карахаси и тюнагона Торикаи, все милые и прелестные красавицы. И ещё были пять танцовщиц-сирабёси, начиная с несравненной Сидзуки, а всего на корабле их плыло одиннадцать душ. В столице каждая питала свои мечты и надежды, здесь же они, сгрудившись тесною кучкою, жалобно вопияли:

– Ах, сколь лучше что угодно в столице, нежели так страдать!

Судья Ёсицунэ, охваченный тревогой, вышел на палубу.

– Который сейчас может быть час? – спросил он.

– Конец часа Крысы, – ответили ему.

– Аварэ, скорей бы рассвело, – сказал он. – Увидеть бы лица друг друга, а там пусть всё идёт своим чередом.

И тут он крикнул:

– Есть ли из воинов или слуг ловкий парень, кто бы с серпом «наигама» за поясом вскарабкался на мачту и перерубил бы канат от «цикады»?

– На краю смерти человек впадает в пучину ужаса, – проворчал Бэнкэй.

– Вот уж кого-кого, а тебя я лезть наверх не пошлю, – произнёс Судья Ёсицунэ. – Тебя воспитали на горе Хиэй, и ты не годишься для такого дела. Хитатибо привычен к лодкам на озере Бива и к большим судам не годится тоже. Исэ Сабуро – человек сухопутный, он из Кодзукэ, а Таданобу вышел из глубины края Осю. Но вот Катаока – ты вырос в земле Хитати на берегу, где бьют огромные волны. Ещё когда Учитель Сида Сабуро томился на острове Укисима, ты часто навещал его и хвалился: «Ежели начнётся свара между Тайра и Минамото, я смогу сплавать куда угодно хоть на лодочке с лист тростника!» Что ж, полезай, Катаока!

И Катаока, отойдя в сторону, стал послушно готовиться. Снявши одежду, он скрутил жгутом нижний пояс и подвязал набедренную повязку, распустил мотодори и прижал волосы к затылку, плотнее нахлобучил шапку эбоси и повязал её платком, а затем, засунув древко отточенного серпа «наигама» за пояс поперёк туловища, протолкался к мачте. Примериваясь, положил на неё руки. Мачта была огромная, толщиною больше обхвата крупного человека, а высотой едва ли не в полтора десятка хиро. И корка льда от дождя и снега, нанесённого бурей с горы Муко, покрывала её, словно бы листовым серебром. Казалось, по ней ни за что не взобраться.

Судья Ёсицунэ, видя это, ободряюще крикнул:

– Молодцом, Катаока!

Катаока крякнул, полез и соскользнул, снова полез и снова соскользнул, и так несколько раз, и всё-таки, собравши все силы, начал подниматься. Когда взобрался он на высоту двух дзё, послышался гул, как при