И был среди них лишь один, кому не повезло в бою: Эда Гэндзо. Навлекши на себя немилость господина, пребывал он в ту ночь на проспекте Токёгоку, но прибежал сразу, едва услыша о нападении на дворец. Он зарубил двух врагов, попросил Бэнкэя: «Завтра передай эти головы господину» – и снова ринулся в схватку, и тут стрела, выпущенная Тосабо, вошла до середины древка ему в горло. Он схватил свой лук, наложил стрелу и попытался натянуть тетиву, но уже слабость одолела его. Он вытащил меч и, опираясь на него, кое-как добрёл до дома, попробовал подняться на веранду, да так и не смог. Тогда он сел и сказал:

– Есть здесь кто-нибудь?

Вышла служанка, спросила:

– Что случилось?

– Меня зовут Эда Гэндзо, – ответил он, – и я смертельно ранен. Сейчас я умру. Доложите господину.

Узнав об этом, Судья Ёсицунэ был потрясён. Потребовав факел, он подошёл и взглянул: перед ним лежал Эда Гэндзо, пронзённый громадной стрелой с чёрным орлиным оперением.

– Как же это? Как же это? – воскликнул Судья Ёсицунэ.

– Я навлёк на себя вашу немилость, – задыхаясь, отозвался Гэндзо, – но вот пришёл мой конец. Даруйте мне прощение, дабы ушёл я в мир тьмы со спокойной душой.

– Да разве навсегда прогнал я тебя? Нет-нет, это было так, до поры до времени! – произнёс Ёсицунэ, заливаясь слезами, и Гэндзо с тихой радостью ему кивнул.

Случившийся рядом Васиноо Дзюро сказал:

– Это великое невезенье для воина, господин Эда, – погибнуть от одной-единственной стрелы. Не желаете ли передать что-нибудь в родные места? – Гэндзо не ответил. – Голова ваша покоится на коленях вашего господина и повелителя. Вы узнаете меня? Это я, Васиноо Дзюро!

Мучительно переводя дыхание, Гэндзо сказал так:

– Ничего иного не могу я желать, как умереть на коленях у господина и повелителя. Но когда прошедшей весной родительница моя отбывала из столицы в Синано, она мне наказывала: «Непременно отпросись и зимой меня навести». И я ей обещал. И ежели теперь какой-нибудь простолюдин представит ей на обозрение мои бренные останки, она впадёт в отчаяние, и это ляжет на меня непрощаемой виной. Хотелось бы мне, чтобы господин мой и повелитель, пока он пребывает в столице, время от времени удостаивал её словами утешения.

– Я стану непременно навещать её, будь спокоен! – сказал Ёсицунэ, и Гэндзо заплакал от радости.

Видно было, что конец его близок. Васиноо, склонившись к нему, велел читать «Наму Амида Будда», чтобы умереть со святым именем на устах, и сам стал громким голосом читать нараспев. Так умер Эда Гэндзо на коленях у своего господина. Было ему двадцать пять лет.

Судья Ёсицунэ подозвал Бэнкэя и Кисанду.

– Как идёт бой? – спросил он.

– У стервеца Тосабо осталось от силы два-три десятка людей, – ответили ему.

– Тяжко мне, что погиб Эда. Из шайки Тосабо больше никого не убивать. Берите живыми и доставьте сюда.

Кисанда сказал:

– Ничего бы не стоило перебить врагов издали стрелами, а вы отдаёте приказ брать их живыми, не убивать. Это будет нелёгкое дело. Но раз такое повеление…

Перехватив поудобнее свою огромную алебарду, он побежал прочь.

– Ну, уж я-то от этого парня не отстану! – взревел Бэнкэй и тоже умчался, сжимая в руке боевой топор.

Кисанда миновал край живой изгороди из цветущей унохана, пробежал вдоль веранды водяного павильона и устремился к западным воротам. Там увидел он всадника, облачённого в доспехи, переливающиеся оранжевым, жёлтым и белым цветом; давая отдых своему буланому коню, всадник опирался на лук. Кисанда, приблизившись, окликнул его:

– Кто это здесь прячется от боя?

Всадник развернул на него коня и отозвался:

– Старший сын Тосабо, зовут меня Тосабо Таро, и мне девятнадцать лет!

– А меня зовут Кисанда!

Кисанда бросился к всаднику, и тот, наверное, сразу понял, что с таким противником ему не совладать. Он повернул коня и ударился было в бегство. «Нет, не уйдёшь!» – подумал Кисанда и помчался следом. Конь молодого Тосабо, истомлённый вчерашним переходом, совсем выдохся за время ночной битвы. Сколько ни нахлёстывал его всадник, он только взвивался на дыбы и топтался на одном месте. Кисанда подбежал и во всю мочь взмахнул алебардой. Удар перебил задние ноги коня. Конь завалился назад и упал, придавив всадника. Кисанда мигом завладел всадником, содрал с него пояс и связал, не причинив ни единой раны, а затем представил перед лицом Судьи Ёсицунэ. Сказали слугам, и они привязали младшего Тосабо стоймя к столбу в конюшне.

Бэнкэй, раздражённый тем, что Кисанда опередил его, забегал по двору и вдруг увидел у южных ворот всадника, облачённого в доспехи с узором «узлы и удавки». Бэнкэй подбежал.

– Кто таков?

– Двоюродный брат Тосабо, и зовут меня Ихо-но Горо Моринага, – был ответ.

– А я – Бэнкэй!

И Бэнкэй ринулся на двоюродного брата Тосабо, а тот сразу понял, что с таким противником ему не совладать, хлестнул коня и ударился было в бегство.

– Жалкая тварь! Не уйдёшь! – вскричал Бэнкэй и устремился за ним. Удар боевого топора пришёлся по крупу, так что лезвие вошло в конскую плоть до самого обуха. Конь рухнул. Бэнкэй навалился на всадника, связал его собственным его же поясом и поволок к Судье Ёсицунэ. Там Ихо-но Горо привязали рядом с младшим Тосабо.

Между тем сам Тосабо увидел, что воины его большей частью либо перебиты, либо разбежались. То, что схваченному Ихо-но Горо сохранили жизнь, его, как видно, не обнадёживало, у него осталось ещё семнадцать всадников, и он решил спасаться бегством. Разбрасывая пеших противников, он пробился к реке Камо в конце Шестого проспекта. Тут десять из его семнадцати разбежались кто куда, осталось семеро. И он помчался вверх по течению Камо, направляясь к храму Курама.

А надобно помнить, что настоятель храма Курама был некогда наставником Судьи Ёсицунэ, и братия тоже по старой памяти питала к нему глубокие чувства, а потому все они, числом в сотню, и думать не желая о последствиях, порешили взять сторону Судьи и встали заодно с преследователями Тосабо.

У себя во дворце Судья Ёсицунэ ругательски изругал своих вассалов.

– Бездельники! – кричал он. – Как же вы дали ускользнуть от вас такой птице, как Тосабо? Догнать стервеца!

И все самураи Ёсицунэ до единого человека пустились в погоню, оставив дворец Хорикава на попечении столичной стражи.

Между тем Тосабо, изгнанный из храма Курама, укрылся в долине Епископа. За ним гнались по пятам, и он, пожертвовав свои доспехи храму великого и пресветлого божества Кибунэ, спрятался в дупле огромного дерева неподалёку. Бэнкэй и Катаока, потерявши Тосабо, сказали себе: «Господин нас за это не похвалит» – и принялись за поиски с новым усердием. Тут Кисанда, взобравшись на поваленное дерево, вдруг вскричал:

– Вон там, за спиной господина Васиноо, в дупле дерева что-то шевелится!

Васиноо повернулся и, потрясая мечом, кинулся к убежищу Тосабо.

Увидев это, Тосабо понял, что с врагами ему не совладать, выскочил из дупла и стремглав помчался вниз по склону холма. Бэнкэй обрадованно взревел: «Куда, мерзавец!» – и, распахнув во всю ширь свои длани, пустился за ним в погоню. Тосабо был прославленным бегуном, он оставил между собой и Бэнкэем не менее сотни шагов, когда снизу ему навстречу раздался голос: «Здесь жду его я, Катаока Цунэхару! Гоните его на меня!» Услыхав этот голос, Тосабо понял, что ему не пробиться, шарахнулся в сторону и побежал наискось вверх по крутому склону, но уже стоял там и целился в него сверху вниз из лука громадной стрелой с раздвоенным наконечником Сато Сиро Таданобу, словно бы говоря ему: «Не уйдёшь», и уже легонько натягивал тетиву. И ведь не вспорол себе живот Тосабо, а покорно отдался в руки Бэнкэю. Тут же