– Значит, ты и есть тот самый дурень, о котором я слышал. Однако такому я просто-запросто меч отдать никак не могу. Ежели тебе хочется, подойди и отбери.

– Тогда держись! – рявкнул Бэнкэй и, выхватив свой огромный меч, налетел на Ёсицунэ.

Ёсицунэ тоже обнажил свой короткий меч и отскочил под стену.

– Будь ты хоть сам чёрт, – проговорил Бэнкэй, – всё равно я не знаю никого, кто мог бы против меня устоять.

С этими словами он широко размахнулся и нанёс удар.

«Экое чудище!» – подумал Ёсицунэ, быстро, как молния, уклоняясь влево. Удар пришёлся по стене, кончик меча в ней увяз, и, пока Бэнкэй тщился его выдернуть, Ёсицунэ прыгнул к противнику, выбросил вперёд левую ногу и с ужасной силой ударил его в грудь. Бэнкэй тут же выпустил меч из рук. Ёсицунэ подхватил выпавший меч и с лихим возгласом: «Эйя!» – плавно взлетел на стену, которая высотой была ни много и ни мало в целых девять сяку. А оглушённый Бэнкэй остался стоять, где стоял, и грудь у него болела от ужасного пинка, и ему и впрямь казалось, будто его обезоружил сам чёрт.

Ёсицунэ сказал ему сверху:

– Впредь не смей больше творить такие бесчинства. Ты ведь и есть тот самый дурень, о котором я наслышан. Хотел я забрать твой меч, но ты ещё подумаешь, будто он мне нужен, так что бери его обратно.

С этими словами он прижал меч пятой к черепичному покрытию стены, согнул в три погибели и швырнул Бэнкэю. Тот подобрал меч, выпрямил лезвие, а затем, глядя на Ёсицунэ с досадой снизу вверх, пробормотал:

– Противу ожиданий верх взяла ваша милость. Однако мнится мне, что вы изволите проживать где-то поблизости. И хоть нынче я оплошал, но уж в следующий раз промашки не дам.

Пробормотав это себе под нос, он пошёл прочь. Ёсицунэ же, глядя ему вслед, подумал: «Да, так, верно, и есть: сей молодчик не иначе как тот самый хиэйский монах. То-то на мой меч позарился!» И он крикнул Бэнкэю в спину:

– Хиэйский монах, хоть режь его, человеком не станет, только и живёт для того, чтобы резать людей!

Бэнкэй не отозвался. «Я буду не я, коли не зарублю его, пусть только слезет со стены», – подумал он, остановился и стал ждать.

Ёсицунэ плавно слетел со стены, и ноги его были ещё в трех сяку от земли, когда Бэнкэй, взмахнув мечом, ринулся к нему, и тогда он вновь плавно взлетел на стену.

Когда мы слышим, как чжоуский Му-ван, изучив трактат «Лю-тао», взлетел со стены высотой в восемь сяку на небо, мы считаем это чудом из глубокой древности; но ведь уже в наши последние времена Конца Закона Будды тоже случилось такое: изучив тот же трактат «Лю-тао», Куро Ёсицунэ, совершая прыжок со стены в девять сяку, прямо из воздуха снова вспрыгнул на стену!

Вот почему в тот раз Бэнкэй вернулся к себе ни с чем.

Наступило утро восемнадцатого числа шестого месяца. К храму Чистой Влаги – Киёмидзу на поклонение к Милосердной Каннон сходилось множество людей – и знатных, и простого народа. Явился и Бэнкэй, ибо решил, что ночной его противник непременно тоже будет у храма нынче к вечеру.

Долго топтался он у главных ворот, ждал и никак не мог дождаться. Он совсем уже собрался было уходить опять с пустыми руками, но, поскольку Ёсицунэ, как это вошло у него в обычай, гулял по ночам на склонах горы Киёмидзу, вдруг донеслись до Бэнкэя звуки той самой флейты.

«Ара, до чего же приятные и чистые звуки! – подумал Бэнкэй. – Вот и вышло по-моему!» И он встал в воротах, молясь про себя: «О богиня Каннон! Ты – святыня храма сего, воздвигнутого достославным Саканоуэ Тамурамаро, ты некогда дала клятву: “Если не выполню я, тридцать три раза переменив свой облик, все прошения людей, то навеки останусь среди подвижников обители Гион и никогда не обрету высшего постижения!” И ещё ты поклялась: “Дарую счастье и богатство тому, кто преодолеет поток и пристанет к брегу постигнутой истины!” Но мне, Бэнкэю, не надобно ни счастья, ни богатства. Отдай мне только меч этого человека!» Так он стоял перед воротами храма и молился.

Между тем Ёсицунэ был и без того угрюмо настроен, а тут ещё, взглянув вверх по склону, увидел: тот самый монах. Только, не в пример давешней ночи, облачён он в панцирь, огромный меч на боку и ждёт, опершись на алебарду. «Каков негодяй, снова у меня на дороге», – подумал Ёсицунэ и, нисколько не дрогнув, направился вверх прямо к воротам.

– Не с вами ли мы встретились у храма Тэндзин вчерашней ночью? – произнёс Бэнкэй.

– Случилось такое дело, – ответил Ёсицунэ.

– Так, может быть, вы всё же соизволите отдать мне свой меч?

– Сколько ни проси, просто-запросто его не получишь, – сказал Ёсицунэ. – Коль очень нужно, так подойди и возьми!

– И всё-то вы бахвалитесь… – проворчал Бэнкэй.

Взмахнув алебардой, он ринулся на Ёсицунэ вниз по склону и с рёвом обрушил на него град ударов. Ёсицунэ, выхватив свой меч, отбил их все. А затем огромная алебарда начала рубить воздух впустую, ибо Ёсицунэ стал просто перепрыгивать через руки Бэнкэя, сжимавшие древко. И тогда до Бэнкэя дошло наконец, насколько превосходит его противник.

– Авая! – оторопело проговорил он, отступая, и подумал про себя: «Нет, этот человек мне не под силу».

А Ёсицунэ сказал:

– Таким манером я готов забавляться с тобой хоть всю ночь напролёт, но мне надлежит помолиться Милосердной Каннон об исполнении одного заветного желания.

И он скрылся. Бэнкэй сказал себе: «У меня словно что-то уплыло из рук».

Ёсицунэ же подумал так: «Что ни говори, бьётся он изрядно. Интересно, пробудет ли он здесь до утра? Я бы вышиб у него из рук и меч его, и алебарду, слегка бы его ранил и захватил живьём. Всё-таки в одиночку бродить скучно, и я бы взял его к себе вассалом-кэраем».

В ту ночь Ёсицунэ предался в храме Чистой Влаги всенощному бдению. Бэнкэй об этом не знал. Занятый мыслями об упущенном мече, он некоторое время спустя тоже отправился в храм. Там, в молитвенном зале, множество людей на разные голоса произносили нараспев молитвословия, но он сразу различил голос, с благоговением читавший из начала первого свитка «Лотосовой сутры», и чтение это доносилось со стороны средней решётчатой двери, ведущей на заднюю половину храма. «Чудеса, да и только! – подумал Бэнкэй. – Этот голос, читающий сутру, весьма похож на голос давешнего человека, обозвавшего меня бранным словом. Подойду-ка я поближе, взгляну». Он прислонил алебарду у входа и, оставшись при одном только мече, стал продираться через гущу молящихся прямо по плечам, приговаривая: «Я служитель храма, посторонитесь!» За спиной углублённого в сутру Ёсицунэ он остановился и встал там, расставив ноги. Поглядывая на него в свете светильников, люди испуганно переговаривались: «Какой страшный монах, да какой громадный!»

Ёсицунэ оглянулся: над ним нависал Бэнкэй. «Непонятно, как он даже здесь умудрился выследить меня», – подумалось ему. Впрочем, это только он знал, что рядом с ним Бэнкэй, а Бэнкэй глядел на него, не узнавая. Совсем недавно был мужчина мужчиной, теперь же был некто в женских одеждах с головным платком кадзуки, прикрывающим лицо. Мусасибо Бэнкэй растерялся. «А вот попробую пихнуть его отсюда и посмотрю, что получится», – нашёлся наконец он и с силой ткнул Ёсицунэ в бок ножнами меча.

– Эй, ты, юный монашек или дама, – сказал он, – мне тоже надобно вознести молитвы. Подвинься, я сяду рядом.

Ёсицунэ не отозвался. «Как я и думал, это не просто кто-нибудь, это тот самый человек», – подумал Бэнкэй и снова с силой ткнул ножнами.

Тогда Ёсицунэ не выдержал.

– Чудище несуразное! – произнёс он. – Таким нищебродам, как ты, надлежит молиться под деревом или под тростниковой крышей, ибо Будда в неизречённом милосердии своём услышит тебя и оттуда! Как смеешь ты бесчинствовать здесь, где собралось столько почтенных людей? Убирайся вон!

– Жестоко говорите вы со мной, – отозвался Бэнкэй. – Видно, зря мы познакомились прошлой ночью. И всё же я к вам подсяду.