насадить её на конец меча будет столь же просто, как ветру вздуть клубы пыли!

Так разглагольствовал Ёсицунэ, дав языку полную волю, а Мастер думал: «Что бы ты ни замыслил, дружок, тебя опередят, а потому живым тебе оттуда не вернуться». И ещё он думал, каким дурнем выставляет себя этот юнец.

– Счастливо оставаться, – сказал ему Ёсицунэ и вышел.

Он хотел было сразу же направиться к храму, но столь глубоко любила его дочь Мастера, что он сначала зашёл в её покои.

– Сейчас иду в храм Тэндзин, – сказал он ей.

– Зачем? – спросила она.

– Мастер попросил меня зарезать некоего негодяя по имени Танкай.

Едва услыхав это, девица отчаянно расплакалась.

– Горе, горе! – проговорила она. – Знаю я намерения отца моего, настал сегодня ваш последний день! Долго я мучилась сомнениями. Если рассказать вам обо всём, то тем самым я нарушу дочерний долг. Но если бы я вздумала утаить, то преступила бы все клятвы, которыми связала себя с вами, а злая обида за нарушение супружеской клятвы преследует и после ухода в иной мир. И вот что я решила: связь с родителями существует лишь в этой жизни, а связь с супругом длится и в предбудущей. Кто вынесет хотя бы миг разлуки с милым, тот вынесет всё что угодно, хорошее и плохое, но только это не для меня!

И, отбросив все мысли об отце, она сказала возлюбленному:

– Беги, беги отсюда, всё равно куда! Вчера около полудня отец призвал к себе этого Танкая, угощал его вином, и они вели странные речи. Отец говорил: «Он совсем незрелый юнец», а Танкай сказал: «Моему мечу хватит и одного удара». Теперь-то я понимаю, что разговор шёл о тебе! Быть может, ты сомневаешься в побуждениях моих, но ведь сказано, что преданный министр двум государям не служит, верная жена мужа не меняет, вот я тебе всё и рассказала.

И она продолжала без удержу плакать, прижимая рукав к лицу.

Выслушав её, Ёсицунэ сказал:

– Я с самого начала не доверял Мастеру. Что ж, легко заблудиться на незнакомой дороге, но теперь я знаю дорогу, и негодяю не так просто будет зарезать меня. Увидимся позже.

С этими словами он покинул её. Шёл поздний вечер двадцать седьмого числа двенадцатого месяца, и Ёсицунэ поверх нижнего холщового кимоно надел верхнюю одежду с синим печатным узором в виде цветов и птиц и просторные шаровары из плотного тканого шёлка, а поверх панциря – кафтан из пятицветной парчи, тоже с узором из цветов и птиц. И был у него на поясе меч. Когда он, попрощавшись, вышел, подруга его в тоске, что видит возлюбленного, быть может, в последний раз, упала у двери и, натянув одежды на голову, предалась безутешным рыданиям.

Перед храмом Ёсицунэ опустился на колени и произнёс тихое моление:

– О всемилосердный Тэрдзин! Здесь священная земля, где всё живое приобщается великой милости. Здесь обратившиеся к мощи и добродетели богов и будд обретают безмерное счастье и богатство, здесь молящиеся достигают исполнения тысячи тысяч желаний. Здесь твой священный алтарь. Именем твоим наречено место сие. Желаю, жажду: дай мне без промаха поразить Танкая!

Так помолившись, он поднялся и отошёл к югу на сорок-пятьдесят шагов. Там росло большое дерево.

В стволе он увидел огромное дупло. Да в нём могли бы укрыться сразу несколько человек! «Подходящее место, – подумал Ёсицунэ. – Здесь я подожду и отсюда выйду рубиться». И он стал ждать с обнажённым мечом наготове. И вот появился Танкай.

Он шёл в сопровождении пяти или шести дюжих молодцов в панцирях и, поскольку был знаменитым вожаком беззаконных камнеметчиков, внешностью и нарядом своим совершенно отличался от всех прочих людей. На нём были исчерна-синие одежды, поверх которых облегал его плетёный кожаный панцирь, изукрашенный белыми, жёлтыми и синими волнистыми полосами – узором под названием «узлы и удавки»; у пояса имел он огромный меч, украшенный красным золотом, и кинжал длиной в сяку и три суна, задвинутый в восьмигранные ножны персикового цвета с белым лепестковым узором, и ещё нёс он, словно трость, огромную алебарду. Что же до внешности, то хоть и был он монахом, но голову не брил никогда, и она густо обросла волосами, поверх которых был напялен боевой колпак; верхушка колпака была заломлена, жёсткие пряди торчали из-под него во все стороны и загибались к небесам. Словом, статью своей Танкай являл борца сумо, а видом решительно смахивал на чёрта.

Согнувшись в дупле, вперил в него свой взор Ёсицунэ и тотчас же заметил, что шея Танкая ничем не прикрыта и рубить по ней будет удобно. Танкай же, не подозревая, что его ждут и выбирают миг для разящего удара, повернулся к храму и произнёс такое моление:

– О всемилосердный Тэндзин! Желаю, жажду: продай в мои руки прославленного доблестью мужа!

Ёсицунэ всё было видно и слышно, и он подумал: «Вот она, карма! Бывалый вояка, а не ведает, что наступил его смертный час! Сейчас он умрёт!»

Он уже поднял меч для удара, но остановился. «Так не годится, – сказал он себе. – Этот человек возносит молитву тому же божеству, которому вверил себя и я, и это трогает моё сердце. Ведь я уже осенён благодатью храма, он же находится лишь на пути к ней. Достойно ли будет зарубить собрата по вере, не успевшего ещё завершить задуманное моление?»

Так рассудил Ёсицунэ, хотя спокойно пропустить мимо себя ненавистного врага и ждать затем его возвращения труднее, нежели ждать, пока крошечный росток превратился бы в знаменитую тысячелетнюю сосну в Сумиёси на берегу Суминоэ.

Между тем Танкай со своими спутниками вошёл в храм и огляделся, но там никого не оказалось. Встретился ему храмовый монах, и он спросил безразличным голосом:

– А не заходил ли сюда малый такой-то и такой-то наружности?

– Был такой, да давно уж ушёл, – ответил монах.

– Экая досада, – сказал Танкай своим молодчикам. – Приди мы пораньше, мы бы его не упустили. Верно, теперь он уже в доме у Мастера. Ладно, пошли, я его вытащу оттуда и зарублю.

– Так и следует! – откликнулись молодчики, и все семеро они вышли из храма.

«Наконец-то идут!» – подумал Ёсицунэ, истомившийся от ожидания в своей засаде.

Они были от него на расстоянии в два десятка шагов, когда подручный Танкая, монах по имени Дзэндзи, вдруг сказал:

– Я знаю, этот юнец – сын императорского конюшего левой стороны, Усивака из обители Курама, после обряда первой мужской причёски он был наречён именем Минамото Куро Ёсицунэ. Так вот, он слюбился с дочерью Мастера, а женское сердце таково, что если женщина отдастся мужчине, то совершенно теряет разум. И если она прослышала о нашем деле, то непременно дала ему знать, и он, может быть, уже поджидает нас в тени хотя бы и того вон дерева. Следует нам быть настороже.

– Зря беспокоишься, – отозвался Танкай. – А впрочем, можно попробовать его окликнуть.

– И что будет с этого толку? – спросил Дзэндзи.

– Да то, – сказал Танкай, – что ежели он храбрец, то скрываться не станет, а ежели трус, то при виде нас всё равно не осмелится выйти.

И Ёсицунэ подумал: «Что ж, чем выходить на них просто так, пусть сперва окликнут меня, и я отзовусь и выйду».

Танкай встал перед деревом и злобно заорал:

– Явился ли сюда со двора Мастера Киити последыш Минамото?

Но не успел он закончить, как из кромешной тьмы перед его глазами сверкнул меч и прямо на него устремился Ёсицунэ.

– Кто это? – пробормотал Танкай, попятившись.

– Если не ошибаюсь, это ты, приятель Танкай? Ну, а я – Ёсицунэ!

Только что все эти молодчики грозились и хвастались, а теперь бросились врассыпную, и сам Танкай отбежал шагов на двадцать, но тут же остановился и произнёс:

– Жизнь или смерть, но не подобает праздновать труса воину с оружием в руках!

С этими словами он перехватил поудобнее свою огромную алебарду, взмахнул ею и ринулся в бой.

Ёсицунэ, потрясая коротким мечом, набежал на него. Закипела яростная схватка. Ёсицунэ, постигший все глубины боевого мастерства, неустанно теснил противника, и под градом ударов Танкай понял, что ему не